Рене Фюлёп-Миллер - Святой дьявол: Распутин и женщины

Старая Головина смутилась и делано безразлично вежливым голосом произнесла: „Mille excusses, chere Olga Wladimirowna, je n'avais aucune intention de vous offenser!“ [2]

„O, de grâce, point d'excusses“ [3]— ответила Лохтина просто и спокойно, как истинная светская дама, но тут же опять начала визгливо кричать и посылать воздушные поцелуи расхаживавшему взад и вперед по комнате Распутину.

Он остановился рядом со мной, указал на Лохтину и произнес с искренней жалостью в голосе:

— Ну пусть она спросит сама себя, почему она разыгрывает эту дурацкую комедию и, кроме того, клевещет на меня, будто я благословил ее на это!

— Кто же, если не ты? — пронзительно закричала Лохтина. Вдруг она начала танцевать, размахивать руками и петь: — Ты мой бог, мой спаситель! Воспоем все ему, падайте ниц!

Внезапно она заметила, что вуаль соскользнула назад и мы ее разглядываем, она мгновенно плотно закрылась, быстро спросив:

— Вы что-нибудь видели?

— Ну хорошо, делай, что хочешь, — махнул рукой Распутин в сердцах. — Я бы свернул ей шею, так она мне противна, изверг! Если бы только она убралась с моих глаз! Я ненавижу эту стерву и ее дьявольский маскарад! Она сумасшедшая, вот и все!

Зазвонил телефон. Распутин подошел к аппарату и начал обычный разговор:

— Ну да, у меня гости, я как раз пью чай. Ты придешь завтра?

Некоторое время он разговаривал с незнакомой собеседницей. Затем быстрее обычного сел на свое место и деревянной ложкой начал есть суп из миски. Некоторые дамы тоже принялись за еду. Дуня принесла огромную кастрюлю и поставила на маленький стол у стены.

— Ну, ешь же суп! — сказал мне Распутин, но я вежливо отказалась.

— Ну, хорошо, так скажи мне, — продолжал он, вытирая ладонью усы, — ты, значит, думаешь, что никого нельзя проклинать?

— Конечно, нет, — ответила я.

— Ну, хорошо, согласен, но как же я могу не проклинать Ольгу, когда из-за нее все начали называть меня Христом?

— Не Христом, а Богом, — закричала Лохтина, — ты и есть живой Бог Саваоф, живой Бог!

— Ну ты видишь сама! Вот и поговори с ненормальной, — вздохнул Распутин.

— Вы все-таки спросите ее, почему она считает вас Богом.

Распутин пренебрежительно дернулся:

— Моя душечка, я уже давно спрашивал! Если хочешь, спроси сама! Она тебе тут же ответит: из-за моих добрых дел!

— Разве достаточно делать добро, — заметила я, — чтобы считаться Богом?

— Попытайся сама образумить ее, дуру, — быстро проговорил Распутин, — можно ли вообще с ней разговаривать? Я охотно бы объяснил ей все, но это же бесполезно!

— А что она ответила?

Распутин грустно махнул рукой:

— Я спросил у нее: спит ли Бог с какой-нибудь женщиной? Есть ли у Бога дети? Но она все время отвечает одно и то же: не пытайся увильнуть, я же знаю, что ты Бог Саваоф!

— Жи-и-и-вой Бо-о-о-г, вечная слава тебе! — пропела Лохтина. — Вы все находитесь в Содоме и не замечаете этого! Одна я в поте лица своего кричу вам об этом, но у вас сердца каменные, и вы не хотите ничего слышать!

— Ах, что же мне с ней делать, с этим извергом? — Распутин встал, но тут же к нему потянулись руки женщин:

— Отец, успокойся!

Зазвонил телефон, Распутин подошел к аппарату. Вошла горничная Дуня, собрала тарелки и обратилась к молодой Головиной:

— Муня, унеси посуду на кухню.

Муня быстро встала и послушно взяла грязную посуду.

— Что за невоспитанность, так обращаться к кому-либо, — возмутилась старая Головина. — Вы могли бы обратиться к моей дочери как полагается, по имени-отчеству!

— Но, мама, оставь, зачем… — тихо прошептала Муня, вернувшись.

— Бог любит работу, — возвестила Лохтина.

— Ну да, ничего особенного, у меня как раз гости… Я пью чай… — говорил в трубку хозяин.

Лохтина неожиданно успокоилась, тихо соскользнула с дивана и отправилась в спальню. Распутин, только что вернувшийся в столовую, дал Муне знак последовать за ней. Быстрыми кошачьими шагами Муня проскользнула мимо сидевших на диване дам за Лохтиной. Та вдруг остановилась у дверей спальни, повернулась и высокомерно сказала Муне:

— Ты что, хочешь не пустить?

Она произнесла это так гордо и властно, что в эту минуту полностью забылась ее шутовская одежда и поведение вообще. Сам Распутин немного смутился, и его голос прозвучал иначе:

— Она не идет за тобой, она только хочет убрать мои рубашки!

— Я не интересуюсь новыми вещами, — презрительно бросила Лохтина. — Мне нужна только твоя, твоя! Я сниму ее с тебя! Если я захочу, я возьму ее, и ты мне ее дашь! Но я должна посмотреть, что там!

Она кинулась в спальню, Муня в несколько прыжков, как кошка, пустилась за ней. Распутин пересек комнату и скрылся за дверьми, плотно прикрыв их за собой.

Немедленно вслед за этим начался яростный шум, слышно было, как что-то упало на пол и разбилось, затем удары по чему-то мягкому; все это заглушил нечеловеческий рев и визг. Крики становились все отчаяннее, наконец, распахнулась дверь, послышались шаги, и в столовую вбежала растрепанная, с разорванной вуалью Лохтина. Она что-то бессвязно кричала и размахивала руками.

В ту же минуту из спальни вышел Распутин, красный, весь в поту, он тяжело дышал. Сбоку, словно рыбка, скользнула Муня, что-то держа в руке, осторожно прошла мимо дам и, прерывисто дыша, села рядом с матерью. Лохтина увидела ее и тут же подбежала к столу, неожиданно остановилась, погрозила Муне обеими руками.

— Свинья! — закричала она, все более возбуждаясь. — Дрянь, свинья! Чудовище! Если ты его любишь, то должна бы знать, что ему нужно не это дерьмо, а драгоценные часы с рубинами, бриллиантами, изумрудами и янтарем! Такие, как я видела на Невском проспекте! Он должен их иметь, он должен их иметь! А эти дай сюда! Дай сюда! Их надо истолочь в ступе, истолочь в пыль и выбросить на помойку, в печку! О, ты его не любишь, несчастная, и ты собираешься со мной спорить! — Мария быстро переложила какой-то маленький предмет из одной руки в другую. Это были золотые часы Распутина, подарок царя. В течение нескольких минут в комнате были слышны только крики, рев, проклятия и неприличные ругательства. Голоса Распутина и Лохтиной перемешались, перекрывали друг друга; дамы тем не менее сидели тихо и спокойно, как и прежде, только лица слегка побледнели, а у некоторых на щеках появился румянец. Лохтина сдалась первая, отпрянула от наступавшего на нее Распутина, подошла к дивану, бросилась на него и в изнеможении замолчала. Распутин, тяжело дыша, сел за стол и рукавом светло-голубой рубашки вытер пот, ручьями стекавший по лицу. В течение нескольких секунд стояла тишина, затем старая Головина дрожащим голосом обратилась к Лохтиной:

— Разве это не бессовестно с вашей стороны, Ольга Владимировна? Когда вас нет, мы спокойно сидим и слушаем Григория Ефимовича, но как только вы появляетесь, начинаются скандалы и крики — все только по вашей вине. Мы даже не слышим голоса Григория Ефимовича!