Мариан Брандыс - Адъютант Бонапарта

В ночь с 11 на 12 июня твердыня Ла-Валетта, насчитывающая тысячу орудий и тридцать пять тысяч ружей, капитулировала почти без сопротивления. "Великий магистр фон Гомпеш уступил остров французам за приличное жалованье для себя лично, обещанное княжество в Германии и скудное содержание для своих рыцарей".

На башне старинного собора святого Иоанна был водружен трехцветный штандарт Республики.

На другой день после победы на Мальте состоялась политическая демонстрация против монархии и папства:

торжественное шествие в честь Жака де Моле, последнего великого магистра ордена тамплиеров, сожженного на костре за ересь в 1313 году. Ашкенази, упоминая об этой необычной церемонии, утверждает не без оснований, что была она "совершенно в романтически-радикальном духе Сулковского".

Юзеф описал взятие Мальты в длинном письме к парижским друзьям. Самыми суровыми словами передавал он дух тирании и распада, царивший в покоренном ордене, и прославлял революционный дух народа, который и тут "послужил основой нашего успеха". О личных делах, согласно установившемуся обычаю, он не упоминает ни словом. Но нет ни малейшего сомнения, что мальтийскую победу он переживал и в чисто личном плане. Взбираясь во главе гренадеров на стены Ла-Валетты, а потом участвуя в переговорах о капитуляции с магистром фон Гомпешем, он не мог не думать о мальтийском приоре князе Ленинском и о своем дяде князе Антонии Сулковском, который в самые тяжелые дни лишил его командорской ренты. Взятие средиземноморской Ла-Валетты было какой-то сказочной расплатой за рыдзынско-варшавские унижения в детстве.

Да и война на африканском континенте началась для Сулковского в атмосфере волшебной сказки. После десятидневного следования от Мальты, во время которого снова удачно разминулись со сторожевыми эскадрами Нельсона, французский флот достиг египетского берега в пустынном месте, не слишком отдаленном от Александрии. В ночь на 1 июля на сушу высадился десант, на следующий день начался штурм города.

Первый вид "стобашенной Александрии" оживил в уме ученика рыдзынских пиаристов всю его историческую эрудицию. Позднее он писал в письме, что был "до последних пределов воображения взволнован... воспоминаниями о славном прошлом этого города, своей собственной ролью и романтическим зрелищем". За минуту до сражения он размышлял об Александре Македонском и о "необычайных обстоятельствах, которые заставили героев итальянских баталий пойти по его стопам".

При осаде Александрии он опять-таки отличился, продемонстрировав Бонапарту такое же искусство, как под Сан-Джорджио. Во главе штурмующих гренадеров "со свойственным ему боевым хладнокровием, дважды сбрасываемый со стен, он проник через пролом в город".

На сей раз его отвага была отмечена. Сразу же после боя Бонапарт произвел своего первого адъютанта в звание эскадронного командира "за заслуги перед армией, главным образом на Мальте и при взятии Александрии".

Итак, в первом же сражении на египетской земле Сулковский добился того, в чем ему упорно отказывали во время полугодичной кампании в Италии, хотя в итальянских боях он показывал себя отнюдь не хуже, чем под Александрией. Чем объяснить это неожиданное "снятие ареста" с производств в чинах нашего героя? Разве только тем, что в парижской Директории уже не было Карно, который слишком громко рекламировал его полководческие способности...

После взятии Александрии армии прочитали заготовленную еще во время следования "прокламацию", в которой Бонапарт формулировал цель египетской кампании.

И на сей раз была сфабрикована фикция "освободительной войны". Это не была война с турецким султаном или с коренными жителями Египта. Речь шла только об уничтожении касты мамелюкских беев, чужеземных захватчиков, которые, совершенно не считаясь с султаном и с пашой в Каире, "тиранизируют население Нила". Полководец приказывал своим солдатам дружелюбно относиться к местному населению, воспрещая грабеж и насилие.

Армия приняла александрийскую прокламацию Бонапарта гораздо холоднее, чем его недавнюю речь в Тулоне.

То, что было обнаружено в захваченной Александрии, заметно повлияло на охлаждение всеобщего рвения. Один из польских хронистов экспедиции, майор Юзеф Шумлянский, с грустью отмечал в дневнике: "Мы оказались обмануты в наших чаяниях и ожиданиях, ибо застали город опустевшим, лавки плохие, запертые, страшно жарко, а вместо людей множество ядовитых мух, комаров, всякого гнуса, так что почти на наших глазах сбывалась божья кара в облике этих семи казней египетских".

Следующие дни показали еще яснее, что египетская экспедиция вовсе не была беззаботной прогулкой в сказочную страну легких побед и богатой добычи.

3 июля французская армия покинула Александрию и двинулась на Каир. Для основной колонны под командованием генералов Дезэ и Рейнье избрали самый краткий маршрут через пустыню. Мне хорошо знакома эта двухсоткилометровая пустынная дорога из Александрии в Каир. Теперь там тянется гладкая, как стекло, черная гудронированная автострада. Но и по сей день, проделывая эту дорогу на удобном автомобиле за два часа, испытываешь чувство какой-то необычной робости перед блекло-голубой пустыней, однообразия которой не нарушает ни одно дерево, ни один след человеческой жизни.

Легко представить себе, что должны были пережить солдаты Восточной армии, шагая через пустыню в толстых суконных мундирах и с тяжелым боевым снаряжением, терзаемые голодом, жаждой и налетами мамелюков.

Впрочем, не нужно ничего воображать. Юзеф Сулковский в своих "Заметках о египетской экспедиции"

описывает дорогу из Александрии в Каир довольно подробно. Обычно столь сдержанный в проявлении собственных чувств и в описании ратных трудов, здесь он не чуждается сильных акцентов. "У всех, кто шел с Дезэ или Рейнье, этот марш глубоко врезался в память, - пишет он во вступлении. Судьба, заставившая нас последовать путем Александра, постаралась, видимо, с самого начала явить нам все полулегендарные опасности, преследовавшие этого великого воина... Солнце угнетало утомленных солдат, как тяжелый свинец, неожиданный ветер не давал дышать, страшный пот, льющийся непрерывным потоком, выгонял все силы из тела, доводя до полного гзнеможения. Около двух пополудни нашли немного илистой воды, которую туземцы сочли пригодной для питья. Надо было видеть эти толпы жаждущих людей, лезущих в тинистую лощину, умоляющих о глотке воды, облизывающих влажную землю, старающихся не пролить малейшей капли и, на минуту обманув жажду, вновь возвращающихся с упорством отчаянья. Это была ужасающая демонстрация силы надобности, физического инстинкта, который усыпляет всякие благородные чувства. Никто не старался обуздать эту потребность, каждый стремился ее удовлетворить. Случалось, что менее предприимчивые доходили до унизительнейших молений, а другие боролись за свое право с пистолетом в руке, рискуя жизнью... Еще один день таких мучений, и вся дорога была бы усеяна трупами..."