НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ - 1 АВГУСТА 1914

цом: маляры ремонтировавшие квартиру, работали плохо, безбожно тянули. В чем проблема, бодро отозвался государственный деятель, нужно вызвать их на партсобрание в домоуправление и там хорошенько «пропесочить»!

* * *

Разразившийся в середине семидесятых в США Уотергейт высветил анатомию современной американской государственности, роль политического сыска в обеспечении политической стабильности. В Вашингтоне на Капитолийском холме прошли различные «слушания», оставившие гору материалов. С завидной оперативностью американцы выпустили обо всем этом массу книг, не говоря уже о периодике. Лишенный с изгнанием из Института США сотрудников, я отныне работал в одиночку, но почти не отстал Уже в 1978 г. в книжке «Под железной пятой», наверное, первым в нашей стране, обобщив эти материалы в исследовательском плане, дал трактовку Уотергейта. Коль скоро Арбатов, Минц и К° ославили меня «черносотенцем» и пр., а власть открыто не взяла под защиту, я счел за благо напечатать ее под псевдонимом Н.Николаев. Куда важнее стотысячным тиражом донести суть дела, а не авторские претензии.

По весне 1980 г. вышло первое издание «ЦРУ против СССР», получившее очень широкую известность. Последующие события оправдали и оправдывают на каждом шагу ее пророчества, начиная от названия. Разве не были усилия ЦРУ и К° направлены на распад СССР и победу в «холодной войне»?

Книга появилась поздней весной того года, а возмездие последовало уже в августе. Именно такой срок, около полугода, потребовался подручным зловещего старца Исаака Минца, чтобы изладить статью для августовского номера журнала «История СССР». Разумеется, не о книге «ЦРУ против СССР», а все о той же работе «1 августа 1914». По словам писавших, под псевдонимом академика И.И.Минца, «видный историк Н.Н.Яковлев» воспроизвел в своей книге «фальсификации, рассчитанные на компрометацию российского революционного движения», попытался «возродить старый миф черносотенцев о масонах». На эпитеты не скупились и ужасались: «в советской исторической литературе труд Н.Н.Яковлева был подвергнут резкой критике». Между тем «несмотря на столь суровую критику и то, что «советские историки, конечно, с презрением отвергают» его концепцию, Н.Н.Яковлев упорствует.

В заключение доносчики потребовали: «советские историки обязаны определить свое отношение» к яковлевской концепции, ибо «признать ее научной-значит, как мы уже отметили, сойти с классовых позиций, отказаться от единственно правильного научного подхода — марксистско-ленинского». Минцевский призыв нашел, пожалуй, одного исполнителя – Арбатов в августе 1980 г. вывел «сошедшего с классовых позиций» Н.Н.Яковлева из редколегии подведомственного его Институту журнала. «США». (Судя по синхронности действий, Исаак и «Абраша» заранее сговорились.) Другие охотники репрессировать отступника «от единственно правильного научного подхода» пока не обнаружились.

Беспредел этих двоих был лишь узким острием клина. Я отнюдь не страдаю манией величия, но элементарное чувство самосохранения властно требовало не допустить, чтобы мою работу сузили до угодных этим господам размеров и еще объявить все выходящие из-под пера «черносотенца» уже по этой причине порочным. Не нужно вникать в существо написанного, а помнить только о взглядах автора. Я нашел выход, как парализовать усилия клеветников – издать собрание сочинений. Делом напомнить, что «ЦРУ против СССР» отнюдь не исчерпывает научные интересы автора.

Уже к тому времени число опубликованных мною книг завалило за два десятка, не говоря о брошюрах и статьях, которых не считал. Книги издавались за редким исключением многократно и массовыми тиражами, нередко переводились. По самой скромной прикидке собрание сочинений заняло бы ориентировочно 10 томов по 50 ал. каждый. Разумеется, все тексты подлежали доработке с учетом новейших достижений мировой историографии. На эту работу я отвел большую часть восьмидесятых. Попутно, легкомысленно решил я, меня наконец отпустят на несколько месяцев поработать в архивах и библиотеках на Западе, прежде всего в США. Я оставался всю жизнь «невыездным», а подготовка такого «собрания» мне показалась убедительным поводом для научной командировки.

Злобность нападок формально из академической среды подсказала мне весьма ехидный план. В советское время не было

случая, чтобы живущий историк публиковал свое собрание сочинений. Появление моего наглядно показало бы, кто есть кто, известное специалистам по каталогам научных библиотек стало бы общедоступным. Разумеется, именующиеся у нас «академиками», преимущественно высокопоставленные чиновники, захотели бы немедленно обзавестись своими «собраниями». Надо думать, руководствуясь прежде всего меркантильными соображениями, ибо они плохо представляли реальную оплату литературного труда, ослепленные сказочными гонорарами за подписанные ими считанные «книги», как правило, написанные левой ногой референтами. Но проблема оказалось бы неразрешимой: во-первых, издавать практически нечего, во-вторых, даже если снести в издательства кой-какую макулатуру (их «ученые труды»), последовал бы безжалостный вопрос «редакторов — как продать заведомо убыточную мазню. Например, книга небезывестного зав.отделом науки ЦК КПСС Трапезникова о «решении» аграрного вопроса в СССР, выпущенная в издательстве «Мысль» так и осталась лежать невостребованной на книжных складах. Естественно, наученные горьким опытом, директора издательств не взяли бы на вверенное им заведение такое бремя.

Замечательную идею вместе с коварнейшим планом изложил обоим вождям — Андропову и Устинову. Упирал, помимо прочего, на многомиллионную прибыль для государства Но оба мигом поскучнели, а милейший Юрий Владимирович, услышав о научной командировке за рубеж, даже слегка изменился в лице Идея не прошла, а генерал Бобков, когда я в сердцах нажаловался на руководителей, отделался округлыми фразами.

Я покусился на то, что, видимо, приличествовало лишь номенклатуре. Дерзость, в их глазах равнозначная если бы я стал претендовать на «кремлевский» обед или прикрепление к поликлинике IV Управления Минздрава СССР. Пелена спала с глаз. После примерно дюжины лет общения интеллигентнейший Ю.В. и рубаха парень Устинов, знавший меня около сорока лет, открылись как заурядные охранители порядков, надоевших всем и каждому. Они горой встали на защиту номенклатуры! Они дрогнули при мысли о том, что реальный труд покусился на признание, а «академики» будут посрамлены. Было противно и унизительно оказаться дураком, не разглядевшим сплоченность партийных бонз. Смерду ука-

зали место. Для себя постановил: отныне не иметь с ними никаких дел Звучит, конечно, комично. Удержаться полностью на этой позиции не удалось, тем не менее я больше их никогда не видел. Думаю, желание было обоюдным.