Евгений Савицкий - Полвека с небом

И представитель школы это тоже заметил. Стараясь, видимо, подбодрить нас, он добродушно и совсем не по-военному сказал:

— Не форма определяет содержание, а содержание форму. Так что глядеть веселее! — И, помолчав секунду-другую, скомандовал уже совсем другим тоном: — Ша-агом — марш!

Не знаю, грешила ли высказанная им сентенция со строго научной точки зрения, но с житейской стороны она свое дело сделала. Мы и впрямь как-то повеселели, оживились, а главное, вновь ощутили покинувшую нас было уверенность. Во всяком случае, через город наша колонна прошла если и не печатая лихо шаг, то вполне пристойно.

А «содержание» у всех нас тогда было одно — неодолимое, яростное стремление учиться новому делу. Учиться так, чтобы как можно быстрее обрести право сесть на самолет. Летать — в этом коротком слове слились для нас и одержимость душ и смысл нашего существования.

Но до полетов было еще далеко. Мы зубрили аэродинамику, изучали конструкцию самолета, копались в металлических потрохах авиационного мотора…

Впрочем, надо сказать, нам повезло. Летная школа оказалась из числа только что открытых, и мы стали ее первым набором, а значит, и ее первым выпуском. Таким образом, и у курсантов, и у руководства школы оказались одни и те же интересы: мы рвались в небо, чтобы летать, начальство с нетерпением ожидало первого выпуска. И когда занятия по теории остались позади, а мы приступили к так называемой вывозной летной программе, между инструкторами школы разгорелось негласное соревнование. Каждый из них стремился стать первым, кто выпустит курсанта в самостоятельный полет. И это не была пустая борьба самолюбий, речь шла о профессиональном мастерстве наших наставников. Плохо подготовленного курсанта в самостоятельный полет не выпустишь. Сократить число провозных и контрольных полетов можно лишь за счет умелого индивидуального подхода к каждому курсанту. Именно тут и скрестились педагогические копья наших наставников.

Летчик-инструктор Алексеев, который по воле случая стал в школе моим наставником, был не только отличным педагогом, не просто грамотным методистом, но и прекрасным пилотажником. Недаром позже он стал одним из известных в стране летчиков-испытателей. Авторитетом Алексеев пользовался среди нашего брата курсанта непререкаемым. К его слову не просто прислушивались — его скупых, немногословных советов ждали, а получив их, стремились сберечь в памяти надолго, если не навсегда.

И не случайно, что именно его группа вырвалась вперед в этом негласном соревновании. Группа Алексеева стала первой, кому предстояло начать самостоятельные полеты. Но всю группу сразу не выпустишь. И в первой группе кто-то должен стать первым, кому доверят право на самостоятельный полет.

Случилось так, что выбор Алексеева по каким-то одному ему известным причинам пал на меня.

— Первый полет — как первая любовь, Савицкий! — сказал мне накануне инструктор. — Если напортачишь, всю жизнь помнить будешь. А гладко сойдет, тоже до конца своих дней не забудешь. Вот так-то, курсант!

Ночью мне не спалось, заснул только под утро. Даже во сне все этот первый самостоятельный снился. Знал я, Алексеев зря слов не бросает: как сказал, так тому и быть. И верно: первый полет до сих пор помню до мелочей, будто и не прошло с той поры долгих полвека. Полвека с небом!

Едва проснулся, подбежал к окну. Погода хоть куда. Как на заказ — самая что ни на есть летная.

На летном поле собралась чуть ли не вся школа. Поодаль от остальных стоял и начальник школы комбриг Горшков. Что там ни говори, а первый самостоятельный полет первого выпуска!

Как ни странно, сам я нисколько не волновался. Видно, перегорел за ночь. Хороший признак, подумалось мне, хладнокровие в данный момент — залог успеха. В переднюю кабину, туда, где обычно сидел инструктор, успели запихнуть мешок с песком, чтобы не нарушалась центровка самолета. Без суеты обошел машину: осмотр перед полетом — необходимая часть программы. Кажется, все в порядке… Кажется? Или в самом деле? Неторопливо обошел еще раз — порядок! Можно залезать в кабину.

И вот он, этот последний момент: прошу убрать из-под колес тормозные колодки; дальше мне уже никто не указ, дальше — свобода первого самостоятельного полета. Свобода, которая кружит голову и горячит кровь. Но мне нужно оставаться спокойным, вспоминаю в последнюю секунду я. Ну что ж, раз надо, значит, надо, следовательно, никаких лишних эмоций!..

Эмоции — это потом. А сейчас работа. Полная сосредоточенность и абсолютное внимание. Полет должен пройти не просто грамотно, с учетом всех требований и предписаний инструкций, — для меня этого было бы недостаточно. И инструктор, и руководство оказали мне высокое доверие — ведь это первый самостоятельный полет курсанта со дня открытия школы, и я понимал всю меру ответственности, которая легла на меня. Я должен был вложить в этот полет всего себя без остатка, иначе мне просто грош цена… И эти мысли — рассудочные и холодные, — будто боевой приказ, который я отдал самому себе, помогли мне собрать волю в кулак, помогли действовать точно и безукоризненно. Если бы я горячился, старался блеснуть — ошибок наверняка бы не избежал. Но мне удалось избрать единственно верный путь: я работал. Работал, как учили, спокойно и четко, предельно внимательно и хладнокровно. И так весь полет, от начала и до конца.

Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что ощущал редкое состояние полного, ничем не затуманенного счастья. Я — летчик! Я — бывший беспризорник Женька Савицкий — стал летчиком! Отныне летать — не только моя мечта, но и моя профессия. Профессия, которой, как я понял тогда, суждено стать делом всей моей жизни…

А Алексеева в тот день поздравили с победой в соревновании: его курсант первым в истории школы поднялся в воздух.

Но учеба давалась далеко не всем. И способности разные, да и подготовка перед поступлением в школу у многих хромала. Оказались среди курсантов и просто случайные люди. И когда наконец наступил долгожданный день, а мы построились в ожидании торжественной минуты — присвоения воинского звания, — шеренги наши изрядно поредели: от первоначального состава роты, насчитывавшей двести двадцать человек, осталось всего-навсего восемьдесят.

Приказ Наркома обороны о присвоении звания «красный военлет» зачитывал перед строем начальник школы. Он же вручал нам и знаки воинского различия. Тем выпускникам, кто направлялся в строевые части, присваивалась четвертая категория, а вместе с ней — два кубика в петлицы тужурок. Шестая категория и четыре кубика полагались тем, кого решено было оставить в школе в качестве инструкторов.

До сих пор не знаю, чего мне тогда хотелось больше: летать или учить летать других? То и другое в моих глазах выглядело одинаково заманчиво. Но в армии не выбирают, а распределение — тот же приказ. И когда начальник школы назвал мою фамилию, судьба моя уже была решена. Отныне бывшему курсанту Савицкому надлежало исполнять должность инструктора, а заодно и вести курс по аэродинамике. И если о первом назначении я еще мог догадываться, то должность преподавателя оказалась для меня полной неожиданностью.