Арсений Ворожейкин - Истребители

Когда усаживались в кузов полуторки, кто-то оказал, глядя на полную луну, едва державшуюся над горизонтом:

— Уходит… Не хочет показывать самураям путь в Монголию.

— Светило создано для влюбленных, — философски заметил другой. — Помаячило Солянкяну с Галей, а теперь и на покой…

Раздались смешки.

— Прогрей, прогрей язык, за ночь-то остудил, — отшутился Солянкин, зябко поеживаясь.

С командного пункта Трубаченко позвонил в полк. Оттуда сообщили, что японцы пытаются прорваться к Халхин-Голу. Всю ночь шли бои. Наших от границы оттеснили, но дальнейшее продвижение противника сдерживается. Приказано с зарей дежурить в самолетах.

Все разошлись. Ожидая очередных указаний из штаба, мы с командиром прилегли на своих земляных топчанах, прикрывшись регланами.

— Василий Петрович, как ты думаешь, почему нам вчера вечером не сообщили о наступлении?

— А черт их знает, — ответил Трубаченко. — Нас и в мае плохо информировали. — Раздражаясь, он начал иронизировать, многое находя как бы излишним, неоправданным.

— Может, начальство пожелало, чтобы мы спокойно спали…

— А ведь, пожалуй, что и так, Василий Петрович. Если бы нам о наступлении объявили с вечера, мы бы так спокойно не спали…

— Смотри, какие тонкости… Грохот пушек до аэродрома не доносится, а нервы у летчиков крепкие. Дрыхли бы без задних ног, зато знали бы обстановку на земле.

— Ну, теперь мы знаем, — сказал я как можно беспечнее. — Давай соснем немного, время есть…

Трубаченко лежал, закинув руки за голову, лицо его было сосредоточенным.

— Не могу, — вдруг улыбнулся он и поднялся, скинув реглан. — Думаю.

— О чем Чапай думает?

— Что день грядущий нам готовит… Не зря самураи устроили себе передышку. Готовились, конечно. Наши, должно быть, тоже не зевали. Вчера я видел, как неподалеку от аэродрома сосредоточивались танки…

В тревожном ожидании и разговорах о фронтовых делах прошел рассвет. Когда взошло солнце, раздался телефонный звонок из штаба полка:

— Японцы переправляются через Халхин-Гол и занимают гору Баин-Цаган. Срочно вылетайте на штурмовку.

Трубаченко вытащил из-за голенища полетную карту и, отыскав надпись «г. Баин-Цаган», стал делать пометки. Гора Баин-Цаган находилась от маньчжурской границы километрах в пятнадцати и господствовала над местностью. Монгольская равнина просматривалась с нее на много десятков километров.

— Ох ты, черт побери, куда они мотанули! — удивился Трубаченко.

— По-моему, в том районе не было наших войск, — сказал я.

— И мне не доводилось ничего увидеть, — подтвердил командир, отдавая распоряжение о немедленном сборе командиров звеньев и тут же обрушиваясь на старшего техника эскадрильи Табелова, просунувшего свою голову в палатку:

— Когда вы сделаете мне столик, наконец? А то не на чем даже курс по карте проложить!

По тому, как обличительно и грозно звучал этот вопрос, можно было подумать, что в нем сейчас вся соль. Но командир, не слушая оправданий и заверений старшего техника, уже сосредоточенно работал над картой с карандашом, линейкой и транспортиром, и видно было, что на самом-то деле он поглощен совсем другими заботами.

Голова Табелова предусмотрительно исчезла. Послышались голоса приехавших командиров звеньев.

Опыта боевых действий по наземным войскам у нас не было. Поэтому все наши размышления о предстоящем ударе оказались малоконкретными. Летчики получили от Трубаченко лишь самые общие указания.

Когда все разошлись и до вылета оставалось совсем немного времени, Трубаченко сказал:

— Слушай, комиссар, вот мы с тобой соображали насчет вылета, а не предусмотрели, что будем делать, если нас на подходе встретят истребители противника.

— Драться.

— Но ведь нам приказано во что бы то ни стало нанести удар по переправе и задержать продвижение японцев?!

Да, именно: удар по наведенному через Халхин-Гол мосту. Задача: любой ценой задержать пехоту противника. Но ведь очень возможно, что на нас нападут японские истребители. Как же расставить силы, чтобы выполнить задание с наибольшим успехом? Мы приняли тот же боевой порядок, что и при вылетах эскадрильи на воздушный бой. Его следовало, вероятно, как-то изменить, но мы не сделали этого — не только из-за недостатка времени, но и по той простой причине, что по-настоящему-то не знали, какое построение эскадрильи явилось бы в этом случае наилучшим.

Летели на высоте двух тысяч метров.

При подходе к линии фронта невольно бросилось в глаза, как резко разделяется рекою степь на два несхожих участка: западный, представлявший собой зеленовато-серую открытую равнину, и восточный, покрытый золотистыми песчаными буграми… Восточный берег, испещренный котлованами и ямами, сам по себе создавал естественную маскировку, что затрудняло обнаружение войск с воздуха.

Как я ни всматривался, нигде не мог заметить переправы: все сливалось с заболоченными берегами реки — и вражеские войска, и техника. Окинул небо — ничего опасного, скользнул взглядом по реке и остановился на едва заметной темной полоске, прорезавшей вдали волнистые блики. Переправа?

Да, это была переправа. Со стороны Маньчжурии к ней веером стягивались войска. Никогда еще с воздуха я не видел столько войск и техники и был удивлен: откуда японцы так внезапно появились? Словно из-под земли выросли.

На восточном берегу Халхин-Гола, имея абсолютное численное превосходство, противник потеснил наши обороняющиеся войска. С воздуха хорошо просматривался обширный район. Остовы сгоревших японских танков, свежие вражеские окопы говорили, что наступление противника в центре приостановлено. Главная масса вражеских сил, сосредоточенная на правом фланге, успешно переправлялась на западный берег, предпринимая обходный маневр на юг. У наведенного моста в ожидании переправы скопилась пехота и артиллерия. Из Маньчжурии подходили все новые колонны, и видно было, как подпирают они остановившиеся войска, тонкой струйкой лившиеся на западный берег… С нашей стороны На Левый и правый фланги спешила монгольская кавалерия, двигались танки и броневики.

Вдруг в воздухе блеснул огонь, и перед нами мгновенно встала завеса черных шапок дыма. Это била зенитная артиллерия, прикрывающая переправу.

Трубаченко, избегая огня артиллерии, круто перевел самолет в пикирование, прошел ниже разрывов и открыл огонь. За ним последовали и мы. Черные шапки остались позади и выше, никому не причинив вреда. Ливень пуль и снарядов эскадрильи накрыл врага, спешившего перейти понтонный мост, чтобы окружить немногочисленные обороняющиеся советские части — мотоброневую бригаду и около полка пехоты.

Плотный пулеметно-пушечный огонь с И-16 прошивал переправу по всей ее длине, от берега до берега. Люди и машины уходили под воду. Убитые, раненые, падая, создавали заторы. Потеряв под огнем истребителей управление, японцы бросились прочь от переправы. Баргутская конница (Барга — провинция Северо-Восточного Китая. Из местного населения японцы в период оккупации насильно формировали воинские части) в панике мяла пехоту, запряженные в упряжку артиллерийские лошади носились по обоим берегам, давя пеших и увеличивая беспорядок.