Арсений Ворожейкин - Истребители

Он читал торопливо, глотая окончания слов, словно боялся, что у него заберут газету. Мы слушали с большим вниманием, не перебивая. То место, где говорилось о результатах сражения, Петя перечитал дважды:

«…В результате решительной контратаки советско-монгольских войск и авиации японские войска, переправившиеся на западный берег реки Халхин-Гол, к исходу 5 июля с большими для них потерями отброшены к востоку от реки Халхин-Гол…

Одновременно за 2 — 5 июля происходили воздушные бои крупных сил авиации обеих сторон. Во всех этих вооруженных столкновениях поле боя неизменно оставалось за советско-монгольской авиацией. Японская авиация за период боев с 2 по 5 июля потеряла сбитыми 45 самолетов. Потери советско-монгольской авиации — 9 самолетов.

По сведениям Штаба советско-монгольских войск, начальник бюро печати Квантунской армии Кавахара за опубликование лживых и хвастливых сообщений о мнимых успехах японской авиации смещен со своего поста и заменен полковником Вато»

Я не мог понять, радоваться сообщению или нет. Мне казалось, в нем была какая-то неопределенность. «Японцы только отброшены, а не уничтожены, — думал я, — значит, они еще не выброшены за границу? Они снова могут полезть?»

Противоречивые чувства поднялись во мне.

Конечно, я всей душой желал скорейшего разгрома противника. День, когда он будет разбит окончательно, наголову, так, чтобы у него навсегда отпала охота посягать на границы миролюбивого народа, будет для меня одним из самых радостных. Но ТАСС сообщает, что «японские войска… отброшены к востоку от реки Халхин-Гол…» Отброшены… Можно думать, что это не полная, только половинчатая победа. Я вспомнил свой последний вылет, все, что испытал и пережил в нем. Как нагло, безжалостно штурмовали меня, едва живого, три японских истребителя, вставших в круг… А потом дикое ночное нападение японца с ножом… Нет, такого врага нужно проучить… Передо мной открывалась возможность поквитаться с ним, и это радовало.

— Так как же это понимать: конец конфликта или нет? — спросил я у товарищей, желая уточнить свои догадки.

— Да нет! — не задумываясь ответил Петя. — Вчера привезли раненых, я встретил знакомых, так они рассказывают, что японцы 7 июля начали новое неожиданное наступление. Нашим пришлось немного отступить. А здесь говорится только про бои до 5 числа. Так что, скорее всего, там снова война…

— Может, мы еще с тобой успеем? — спросил я Кирилла.

— Дожидайся! Пока нас отсюда выпустят, от японцев пшик останется. — Он сунул руку под матрац, но бутылку не достал — в дверях появилась Лида.

— А почему вы не в столовой? — Кирилл и Петя были нележачие больные.

Кирилл при виде Лиды весь преобразился. Резкие черты его калмыцкого лица обмякли, как бы расплылись, в глазах засверкали огоньки — он просиял. Вместе с тем он, как я понял, почему-то очень опасался, что Лида захлопнет дверь с обратной стороны, и поспешил позвать ее. Она нехотя вошла. Петя, опираясь на костыль, услужливо поставил перед ней стул.

— Что вам, товарищ больной, угодно? — суховато, но вежливо спросила Лида, и было ясно, что никакие разговоры с Кириллом ей не интересны, но служба есть служба, и она слушает.

— Мы на тебя в обиде! — решительно, как старой приятельнице, заявил Кирилл. — Почему ты редко к нам заходишь?

Она и виду не подала, что ей претит такая фамильярность. Улыбнулась.

— Здесь же все были выздоравливающие, а теперь появился новый больной, — она сделала движение в мою сторону. — Буду навещать вас почаще: ему еще нужна помощь.

— Тогда и я снова сделаюсь лежачим! — воскликнул Кирилл.

— Можете свое счастье пролежать, — лукаво погрозив ему пальчиком, Лида обратилась ко мне, ничем не выдав нашего давнишнего знакомства. — А вам, товарищ больной, обед разве еще не приносили?

— Я сказал няне, что сам пойду в столовую.

— Вам врач не разрешил пока ходить.

— Мы ему поможем! — вмешался Кирилл.

— Ох эти летчики! Самые недисциплинированные, больные… Вам бы только головы девушкам крутить, а не лечиться.

— Говорят, летчики без женщин, как самолеты без полетов — плесневеют, — смело сказал двадцатилетний Петя и покраснел, как мальчик. Поправив штанину пижамных брюк, охвативших обрубок его ноги, он, как ни был смущен, тем же решительным тоном продолжал, поднимая глаза на Лиду. — Не только летчики, но и другие… Все хотят и будут любить.

— А меня, Петя, на свадьбу позовете?

Она взглянула на него приветливо, с участием, и я заметил по его лицу, как много значит для него этот знак внимания.

— Обязательно! — ответил Петя. — Буду далеко — попрошу самолет у летчиков, — он посмотрел на нас, — наверно, не откажут?

— К тому времени, когда за тебя решится какая-нибудь девушка выйти, самолетов будет больше, чем овец в Монголии. Так что мы и не потребуемся, — съязвил Кирилл и, кажется, понял, как грубо пошутил, потому что тут же добавил: — А потом ты, наверно, меня не позовешь, ведь мы с тобой все время грыземся…

— Обязательно приглашу… Надо, чтобы все могли оценить остроумие моего госпитального товарища…

Лида вышла, повторив, что обед мне принесут.

В палате некоторое время держался тонкий аромат духов, напоминавший о женщине, которая только что была перед нами. В нем была какая-то колдовская сила. Вместе со щемящей тоской меня охватило желание поскорее стать таким, каким я знал и видел себя до госпиталя, полным силы и здоровья. Мы молчали. Стены, выкрашенные масляными красками под цвет неба, начали будто тускнеть… Кирилл первым нарушил воцарившееся в палате молчание. Он восхищенно причмокнул губами, щелкнул пальцами:

— Вот это баба, а? Даже когда она меня колола, и то было приятно.

— Да… — вздохнул Петя, поднимаясь, чтобы идти в столовую. — Только страшно иметь такую.

— Если бы она была моей женой, — твердо, как о продуманном, сказал Кирилл, — я бы ее от себя ни на шаг не отпускал… Ну, выпьем!

Петя попросил, чтобы ему тоже налили.

Я остался один и весь отдался воспоминаниям.

Лида была первая моя любовь — этим, пожалуй, все и сказано. Разрыв был тяжелым для нас обоих. Казалось бы, после него всегда будет зиять между нами огромная пропасть. Но вот случай снова свел нас в светлых госпитальных хоромах, где все дышало покоем и заботой о больных, и я удивленно, с некоторой даже растерянностью заметил, что это — не так. Я не ожидал, не мог предполагать, что встреча вызовет во мне глубокое чувство. Воспоминания о пережитом захватили меня.

Наше знакомство было не совсем обычным. Оно чем-то напоминало встречу в госпитале, только в тот раз потерпевшей оказалась Лида… Все произошло погожим летним днем на Северном Донце, куда частенько выезжали на массовки курсанты Харьковского летного училища. Дело было под вечер. Уже прозвучала команда собираться в обратную дорогу, и все начали одеваться, а я медлил вылезать из воды, — так было хорошо…