Арсений Ворожейкин - Истребители

Кроме того, я видел, понимал и чувствовал, что за время перерыва многое утратил…

Несколько встреч с противником помогли наверстать упущенное, восстановить прежние навыки. Я снова стал быстро и правильно оценивать обстановку в воздушных боях. Все мои надежды покоились на твердой вере в то, что и здоровье тоже скоро окрепнет. Усиленной тренировкой я старался добиться нормального самочувствия. Но этого как раз и не получилось. Моя настойчивость оказалась выше физических возможностей, и это незаметно подрывало здоровье: постоянное перенапряжение приводило к постепенному упадку сил. Как и у большинства летчиков, профессиональное самолюбие мое было сильно развито, и я не хотел в глазах товарищей выглядеть слабым, невыносливым. На свои головокружения и слабость я никому не жаловался. Врач же, обязанный знать особенности психологии летчиков, не обращал на меня внимания, считая, по-видимому, что, раз жалоб нет, значит, все в порядке.

И вот однажды, когда я, усталый, растянулся под крылом своего самолета, на стоянке появился врач, приехавший из штаба полка. Он направлялся прямо ко мне. Я испугался. Мне вдруг пришло в голову, что он что-то узнал о заключении, сделанном в госпитале. В напряженном молчании ожидал начала разговора. К счастью, подозрения не подтвердились: врач, оказывается, приехал по настоянию Трубаченко. Василий Петрович заметил, что я стал необычно быстро утомляться, и советовал мне делать, пока не втянусь, не более 3 — 4 вылетов в день. Я не соглашался. Тогда он обратился к врачу.

Врач прослушал меня и осмотрел. О поврежденном позвоночнике ничего, конечно, не узнал, но все же посоветовал летать поменьше.

Наш разговор закончился как раз к тому моменту, когда эскадрилья была поднята на штурмовку железнодорожных эшелонов, только что пришедших на станцию Халун-Аршан.

Эта станция, в шестидесяти километрах от района боевых действий, была для японцев самым близким пунктом разгрузки. Наше командование держало ее под постоянным воздействием авиации. Кроме бомбардировщиков, для этой цели привлекались и истребители, в том числе и наша эскадрилья, укомплектованная И-16 с пушечным вооружением. Чтобы скрыть сосредоточение войск и избежать лишних потерь, японцы подавали эшелоны и производили выгрузку, как правило, только ночью. На сей раз они поспешили с доставкой и были засечены воздушными разведчиками. Но своевременно захватить эшелоны на выгрузке могли только истребители.

Около пятидесяти километров маршрута пролегало над безжизненными горами Большого Хингана, среди которых и находилась станция. Горы начинались холмистыми отрогами и постепенно переходили в отвесные скалы. Своими блестевшими на солнце вершинами и затененными впадинами они походили с воздуха на застывшие морские волны с белесыми гребешками, способными в любой момент поглотить летчика вместе с самолетом. Нам уже приходилось летать над этими хребтами и всякий раз, едва почудится в гуле мотора фальшивая нота, невольно цепенеешь, застываешь и весь обращаешься в слух. Ровное, чистое металлическое гудение успокаивает; с облегчением вздохнешь и снова начнешь с настороженным любопытством рассматривать плывущие под тобой островерхие громады.

…Кругом только горы и горы. Но вот вдали появляется странная темная полоса; она быстро растет, расширяется, словно гигантский плуг раздвинул угрюмые склоны, и в этой извилистой борозде с растрескавшимися ущельями и оказалась железнодорожная станция.

Рыжие черепичные крыши пристанционных построек. Тонкая нить железной дороги едва заметна. На ней дымит товарный состав. Другой эшелон стоит под выгрузкой.

Василий Петрович, возглавляя девятку, довернул на приближающийся поезд. Летчики другой группы, продолжая полет по прямой, напряженно следили за воздухом — нет ли в небе японских истребителей. В то же время они ждали, когда заговорят укрытые на склонах гор зенитные точки. Нужно не прозевать самый момент открытия огня, чтобы тут же подавить его снарядами и пулями. Вот блеснули внизу светлые языки пламени… Зенитная артиллерия установлена здесь стационарно и бьет довольно точно. Когда мы в последний раз налетали на станцию, зенитки ударили прямо под строй эскадрильи. На этот раз они начали бить заградительным огнем: очевидно, не хватило выдержки, не утерпели, сами раскрыли себя раньше времени.

Девятка, специально выделенная для борьбы с зенитками, без промедления обрушилась на батареи, а ведущая пошла в атаку на поезд.

Трубаченко пикировал под крутым углом, скорость нарастала довольно быстро. Как и в предыдущих штурмовках, оказавшись на дистанции прицельного огня, я дал по поезду несколько длинных очередей и круто начал выходить из пикирования… Земля, горы, вагоны — все разом исчезло. Темень и боль накрыли меня. Сознавая, что это от перегрузки, я ослабил, слегка отпустил ручку управления. Вместе с тем это грозило и опасностью: не успеешь вывести самолет, догонишь свои пули и снаряды в земле. Снова тяну ручку на себя и, ничего не видя, управляю самолетом по чутью. В глазах — свет: мой самолет с огромным креном неуклюже проносится над крышами товарняка… Успев выхватить машину из пикирования, я уже не взмываю ракетой ввысь за командиром, а очень плавно, совсем не по-истребительски перехожу в набор высоты. Настроение резко упало, стало ясно, что дальше летать невозможно; выбился из сил, вконец ослаб, нужен немедленный отдых. «Хорошо, хоть заход был не на гору, а то бы…» Со злостью на себя, что так раскис — и где? над целью! — крепко сжал ручку управления, двинул сектор газа до отказа; увеличил скорость, догнал Василия Петровича.

В момент разворота на повторный заход все ущелье было видно очень хорошо. Разрывы зенитных снарядов покрыли станцию барашковой папахой, из-под которой вылетали истребители. Вслед им, уже не так стройно, как при первом залпе, выстраивались черные разрывы. Состав, находившийся в пути, остановился. Паровоз окутался белым облаком пара, из вагонов выскакивали люди, посередине эшелона, освещая затененные склоны гор, пылали вагоны.

Зенитный огонь заметно ослаб, и группа, выделенная для его подавления, пошла на второй эшелон, а Трубаченко повел свою девятку уже на горящий. В этот момент одна из батарей противника «ожила» и ударила прямо нам навстречу. Василий Петрович довернулся и сквозь разрывы ринулся на нее. На этот раз заход был в сторону высокой горы, и я, как ни храбрился, трезво рассудил, что круто выхватывать машину не в моих силах; пошел вслед за командиром под небольшим уголком.

Отстрелявшись, я так же полого пошел вверх, намереваясь спокойно перевалить через гору. К моему удивлению, гора начала быстро расти в размерах. Чтобы снова не создать больших перегрузок, которых я уже не мог выдержать, пришлось осторожно увеличить угол набора. Самолет, как бы прижимаясь к склону горы, вползал на нее. Впереди открылась прежняя панорама — нагромождение волнистых гор Большого Хингана, через которые предстоит обратный путь.