Арсений Ворожейкин - Солдаты неба

А вот трое молодых. Они еще по-настоящему не вросли в боевую жизнь и даже не сформировались как летчики. Среди них выделяется Сергей Лазарев.

На его колени из печки выскочил красный уголек. Сергей ловко его подхватил и с нарочитой серьезностью пояснил:

— Как «мессершмитт», атакует. Тебе место в аду. — И, кинув «агрессора» в печку, стал рассказывать о своем последнем воздушном бое, в котором пытался отправить вражеский истребитель на тот свет..

Ветераны полка слушали его внимательно, и по всему было видно, что Лазареву это приятно.

Сергей, видимо, считал, что сделанные им первые боевые вылеты уже дали ему право держать себя на равных с более обстрелянными товарищами. Он старался вести себя непринужденно, подчеркнуто самостоятельно, подражая бывалым людям. Что поделаешь, в девятнадцать лет многим хочется казаться зрелыми. Сергей после первого рассказа о бое тут же начал второй, акцентируя внимание на смешных сторонах, как это иногда делают опытные летчики. Но Купив, как бы между прочим, заметил:

— У связистов есть правило — поработал на передачу, переходи на прием.

Сергей понял намек, тут же оборвал свой рассказ и басовито заворчал на официантку:

— Где это вы такого столетнего кабана откопали? Как подошва, нож не берет. И даже несоленый.

Серьезное лицо официантки Маши вспыхнуло. Она резко заметила:

— Вам, я смотрю, соль — не соль, мясо — не мясо! Все едят, а вы куражитесь, как балованный ребенок.

— Да у него нож тупой! — сострил Мелашенко под общий смех.

Лазарев пытался защищаться, неуважительно назвал кого-то из хозяйственников «обтекателями», по его никто не поддержал.

А вот и третья группа летчиков. Это люди не из молодых, они когда-то уже повоевали, послужили порядочное время в строевых частях, но только что прибыли на фронт. Они внимательно, изучающе ко всем прислушиваются, сами же в разговор вступать не спешат. Главное сейчас для них — все понять, оценить и цепко врасти в новую жизнь.

Кроме этих, как бы внутренних различий летчики делились на две категории по форме одежды. В кожаных регланах — — довоенной выучки, в комбинезонах — молодые, ставшие летчиками только перед войной или совсем недавно.

Завтрак прошел быстро. У летчиков-истребителей вырабатывается привычка все делать быстро, в темпе, напористо. Маша, ранее работавшая в полку бомбардировщиков, сразу отметила:

— Вы как пожарники. Куда только спешите?

— Ясно, Маша, — отозвался Купин. — Хочешь сказать, не как у бомбардировщиков. Ничего, скоро и к нам привыкнешь, у нас вон какие орлы!

— Что там бомбер1 — желая обратить на себя внимание, снова начал Лазарев. — У-у, везу, везу-у!.. То ли дело «ястребок»: пролетит — аж маникюр с пальчиков отскочит!

Сергей петушком вертелся около Маши, проявляя к ней повышенное внимание. Она метнула было неодобрительный взгляд на парня, но, видимо сделав скидку на его молодость, снисходительно улыбнулась:

— Ладно, ястребок, помоги мне лучше посуду в ящик уложить.

Помощников нашлось много. И в этом незначительном на первый взгляд факте чувствовалась милая идиллия жизни, так приятно скрашивающая однообразный, суровый фронтовой быт.

— Что, понравилась? — подтолкнул меня вдруг Дмитрий Иванович. Очевидно, задумавшись, я, сам того не замечая, глядел на Машу. — Ладно, еще насмотришься. Пойдем поговорим лучше о делах.

Купин приказал мне пока принять командование подразделением. В полку по штату должны быть две эскадрильи и двадцать самолетов. В наличии же — шесть машин и десять летчиков. Поэтому вся боевая работа велась не поэскадрильно, а полком. Фактически капитан Купин сейчас был и командиром полка, и командиром эскадрильи, и командиром звена одновременно.

— А кем же командовать? — спросил я, зная, что техническим составом, как это всегда бывает па войне, руководят инженер полка и старшие техники. — В эскадрилье же летчики только Лазарев, Мелашенко да я.

— Для порядка должен быть командир. По штату положено, понимаешь? Но ты не волнуйся. Скоро прибудет из Азии командир полка с летчиками. Он там в школе отбирает лучших инструкторов. Полк снова будет полноценным, и, наверно, получим новые самолеты.

Наш разговор прервал Лазарев.

— Товарищ капитан, — обратился он к Купину, — техник залатал мой самолет. Разрешите опробовать его в воздухе?

Музыканта оценивают по игре, а летчика — по пилотажу. Я внимательно следил за Лазаревым. Взлетел он и сел хорошо, пилотировал смело, но неважно. Купин, наблюдая воздушную акробатику летчика, не произнес ни единого слова и только, когда тот сел, заметил:

— Стал лучше летать. — И пояснил: — Шесть месяцев учился в Краснодарской школе пилотов, потом шесть месяцев болтался в запасном полку. На боевом самолете налетал всего восемь часов. И сразу в бой. Бой мы провели удачно, разбили большую группу «юнкерсов». Сбили пять самолетов. Нашу потасовку видел командующий наземной армией. Он наградил всех орденами Красного Знамени. За компанию орден получил и Лазарев.

Война всех пугает своей жестокой беспощадностью, но мало кого из нас подавляет морально. Наоборот, многие молодые люди в первых боях бывают бесстрашными. В пылу сражения не чувствуют опасности. Видимо, и Лазарев близок к таким. И как только он уцелел? Но подобные вопросы в авиации не принято задавать.

— Повезло парню, — отозвался я.

— Очень уж смел. До крайности смел. Правильно в песне поется: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет».

Ну ничего, — заключил Купин, — теперь здесь бои стихли. Время есть, потренируемся в пилотаже, и будет прекрасным солдатом, солдатом неба. А теперь сходи и разбери с ним этот полет. Ведь теперь ты его командир. И еще вот что. Насчет младшего лейтенанта Архипа Мелашенко… — И Купин поведал мне печальную историю.

Мелашенко начал воевать, как и большинство молодых летчиков, бесстрашно и увлеченно, мечтая о подвиге и славе. В начале боевого пути был сбит. Раненный, помятый, но радостный, пришел он в полк. С открытой душой рассказал, как все произошло. Командир был расстроен неудачным боем, и летчик попал ему под горячую руку. Чувствительный по натуре, впечатлительный и, стало быть, легко ранимый, Мелашенко оробел и растерялся.

«Смотреть нужно в оба и соображать, а то сам чуть не погиб и машину загубил!» — «Но я же ведь этого не хотел, старался как лучше». — «Молчать!» Вскипевший командир для острастки припугнул летчика за трусость военным трибуналом. Может быть, начальник сам и не заметил, не подумал о том, какой нанес удар человеку, может быть, об этом вскоре и забыл, но у Архипа слово «трусость», как заразная бацилла, засело внутри, ржавчиной разъедая душу.

После этого случая Мелашенко замкнулся, ушел в себя, не стал ни с кем делиться ни радостями, ни печалями своими. Это еще усугубилось тем, что он стал бояться начальства.