Петер Хенн - Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945

Или: «Мой механик сказал мне, что видел «Тандерболт», совершивший аварийную посадку после того, как получил повреждения. Тормозя, «ящик» врезался в деревянный сарай. Ни самолет, ни пилот не пострадали. Еще никогда не было «ящика» подобной прочности».

Страх перед «Тандерболтами» распространился так же, как несколькими годами ранее распространился страх перед «Спитфайрами». В Германии мы называли это явление «Trunkenbold» [128].

Возможно, мы слишком высоко оценивали угрозу со стороны этой машины, но у нас были возможности оценить ее характеристики.

Со страхом перед «Спитфайром», «Мустангом» или «Тандерболтом» было трудно бороться. Ничего не помогало – даже распространенные по истребительным авиагруппам брошюры, выпущенные испытательным центром в Рехлине, подробно рассматривавшие летные характеристики «Тандерболта». Очевидно, потому, что в них «Тандерболт» и «Мессершмитт-109» ставились на один уровень, и даже предполагалось, что наша машина имеет превосходство. Однако пилоты, которые имели дело с «Тандерболтом» в воздушном бою, думали совсем по-другому. Мы видели, что рехлинские заключения были всецело неправильными.

Наконец этот страх стал перерастать в панику. Пилоту было достаточно произнести по двухсторонней связи на частоте истребителей: «Внимание, «Тандерболты» у меня сзади», как вся группа начинала двигаться зигзагами. Никто не сохранял дистанцию; малейшее изменение позиции, и можно было забыть о взаимном прикрытии. Замыкающие самолеты отделялись от группы, а их испуганные пилоты не обращали никакого внимания на приказы и действия ведущего или нарушали все правила при маневрировании. Прежде чем возникала действительная опасность, группа впадала в панику.

Это однажды случилось со мной, когда я летел на правом фланге своей эскадрильи и оказался в одиночестве и без прикрытия. Я пытался снова собрать свое стадо, оглядывался назад и вызывал своих пилотов одного за другим. Вместо того чтобы сблизиться, пары расходились по самым разным высотам. Причина – один из летчиков передал: «Внимание, «Тандерболты» у меня сзади».

Прежде чем я успел осмотреться вокруг, я остался совершенно один в воздухе на высоте 7300 метров. Все мои товарищи спикировали к земле. Не осталось ни одного. Меня бросили.

Занятый поиском самолетов, которые должны были прикрывать меня, я упустил свой шанс. Остальные просто улизнули. Позади меня сорок или пятьдесят «Тандерболтов» танцевали джигу. Естественно, они обнаружили меня. Они летели на большой высоте, создавая защитный барьер для десантных судов.

Когда «Мессершмитты» отвернули, они не сдвинулись с места. И я, который оказался неудачником, болваном, подумал: «Это действительно твой последний бой. Тебе лучше бы помолиться. У тебя на выбор: купание около Неттуно или падение на римскую равнину. На сей раз слишком поздно, чтобы полететь и спрятаться в облаках над озером Неми. Тебе крышка».

Я набирал высоту в сторону солнца в южном направлении. Уходить на север было невозможно, поскольку в 450 метрах ниже ко мне направлялись самолеты с пятиконечными звездами. Они приближались спокойно, без спешки. Они, должно быть, бросали жребий, кто должен покончить со мной и затем прицепить медаль к своему кителю. Даже если они были плохими стрелками, промахнуться у них не было возможности. Моим последним шансом было использовать в качестве союзника солнце и скрыться в его лучах. Я направлялся прямо к нему, в сторону моря, пробормотав без особой уверенности: «Возможно, оно ослепит их и сможет сбить им прицел. Кто знает?»

Я ошибся. Первая очередь прошла под моим носом. Очевидно, у американцев не только самолеты были лучше наших, но и их солнечные очки, должно быть, имели лучшее качество. Я сделал левый разворот с набором высоты, повернулся на своем кресле и разинул от удивления рот. Справа, со стороны солнца, ко мне пикировала другая группа «Тандерболтов». Я не заметил ее. Хитрость, которую я хотел использовать, чтобы спасти свою шкуру, рикошетом ударила по мне самому. Ослепленным оказался я сам, а не ковбои.

Сзади приближалась другая группа. Гул двигателей. «Тандерболты» пролетели мимо на той же высоте, что и я, и их очереди нашли мой самолет. Пули градом застучали по фюзеляжу. Это было похоже на ливень, падающий на крышу из гофрированного железа.

Мой «Мессершмитт» больше не повиновался – ни движениям ручки управления, ни нажатиям на педали руля направления. Каким-то чудом я уцелел, но моя поврежденная машина пикировала, переворачивалась и вращалась словно падающий лист.

Указатель воздушной скорости все еще работал и показывал опасный предел – 725 км/ч.

При превышении этой скорости имелся риск потерять крылья.

Стрелка медленно и неуклонно двигалась вперед к этой опасной отметке. Еще один рывок, и красная линия была пересечена. Ручка управления болталась в моих руках, как тростник на ветру. Через ветровое стекло я видел в полутора километрах внизу землю, становившуюся все больше. Она приближалась ко мне, готовая обнять и поглотить.

Я думал, о господи, о своей матери и о невесте. Нельзя было ничего сделать, а лишь закрыть глаза и ждать.

Достаточно странно, но я сохранял абсолютно здравый рассудок, и никакие детали не ускользали от меня. Я никогда в своей жизни не был так спокоен. Я не забыл подумать: «Если бы я лишь разок смог потянуть ручку управления на себя и вывести «ящик» из пикирования. Если я смогу выровнять его хоть на одну минуту, это даст мне время выпрыгнуть с парашютом. Если я останусь в кабине, то со мной все будет кончено. Я должен пробовать и пробовать снова. Продолжай тянуть ручку управления. Кто знает? Возможно, это даст самолету встряску, хотя бы маленькую. Если я хочу спасти свою шкуру, снова видеть солнце и горизонт, а не эту землю, мчащуюся мне навстречу, я должен продолжать дергать ее. Я должен использовать всю свою силу, всю свою энергию, даже если крылья разлетятся. Даже небольшого подъема носовой части будет достаточно».

Я дергал ручку управления словно безумный. Мои ноги, притянутые к педалям руля ремнями, напряглись как пружина, которая отказывается лопаться. Ручка управления, которую я сжимал, была спасительной соломинкой. В течение нескольких секунд у меня в мозгу, подобно гоночным машинам на автодроме, мелькали хаотические мысли.

Все равно, как замечательна авиация… Тяни, тяни, продолжай тянуть.

Легкая дрожь пробежала по самолету, и почти незаметное движение приподняло нос машины.

Теперь я должен выпрыгнуть – нельзя терять ни секунды.

Внутренний голос в моей голове продолжал барабанить это с поразительной настойчивостью.

Я не могу вспомнить того, что случилось потом. Мои руки, должно быть, выполнили ряд очень точных движений. Они сбросили верхнюю часть фонаря кабины, расстегнули привязные ремни, сняли шлем, стащили кислородную маску и вытащили меня из кресла.