Николай Кузьмин - Генерал Корнилов

Вскоре Корнилов узнал голос Хаджиева. Да что там у них случилось? Кого они не пускают? Кто так ломится в вагон?

Он подошел к окну и отогнул край занавески. При смутном свете фонаря он узнал Хаджиева и невозмутимого Шах-Кулы. Перед текинцами петушился странный человек в полувоенном френче, крагах и нелепой кепке с пуговицей на макушке.

Несколько раз разгневанный человек пытался сунуться к ступенькам, однако Шах-Кулы осаживал его и с выразительным видом клал руку на белевшую рукоятку кинжала.

Внезапно приехавший повернулся лицом к вагонному окну, и Лавр Георгиевич едва не вскрикнул от изумления: он узнал Керенского.

Мысли сразу заскакали. Этого он никак не ожидал… Даже представить невозможно…

Он кинулся в тамбур.

– Хан, – крикнул, – пропустите!

Керенский влез и близко надвинулся, обдавая жарким дыханием, запахом вина и дорогих сигар. Глаза его блестели возбужденно, ошалело. Он держался гостем, заскочившим на поздний огонек.

– Генерал, какая у вас замечательная стража!.. Ну, принимае те? Не выгоните?

Он явно наслаждался произведенным эффектом.

С ума можно свихнуться от таких визитов!

Поезд тихо тронулся. Керенский шагал, наступая хозяину на каблуки. Он не привык, чтобы его вели. В крохотном салоне он сразу вырвался вперед и расселся так, что Корнилову пришлось смириться со своим подчиненным положением. Премьер-министр решил не упускать инициативы.

Он с первых слов потребовал, чтобы этот его визит, этот поздний разговор, остался сугубо между ними. Ни одному из посторонних знать об этом незачем. Речь пойдет о предмете слишкомважном, слишком… н-ну, что ли, судьбоносном… да, именно судьбоносном для России! Он скоро освоился, и речь его потекла неудержимо – он сел на своего любимого конька.

Ошеломленный, Корнилов слушал, зажав руки в коленях. Мало-помалу глаза его стали поблескивать осмысленно. Керенский, увлекаясь, вскакивал, но расхаживать места не было, и он снова возбужденно плюхался на стул.

Несколько раз Керенский отнесся к Корнилову как к «вашему превосходительству». Лавр Георгиевич помалкивал. Кажется, он стал догадываться, что подвигло осторожного премьер-министра на столь отчаянный и опасный шаг. Он никому не доверял и опасался каждого. Боялся он и Савинкова, хотя и поставил его своим ближайшим помощником по военному министерству (в сущности, самому важному в создавшейся ситуации). Он выехал Корнилову навстречу, чтобы с глазу на глаз договориться о совместных действиях. Время митингов прошло, и это понимают все. В настоящее время самыми опасными ему представляются большевики. Немецкий генеральный штаб не жалеет средств. Скоро в Петрограде Ленин собирает съезд своей партии. На повестку дня ставится вооруженное выступление. Деньги у них есть, оружие есть. Массы заводских рабочих представляют прекрасные возможности для формирования рабочих полков – так называемой Красной гвардии. Страшно представить улицы Петрограда, затопленные фабричными с винтовками… Дата предполагаемого выступления большевиков – конец октября. Связано это с тем, что именно 25 октября кончается законный, легитимный срок полномочий Государственной думы. После этого в России наступит настоящее безвластие. О, у них все продумано детально! Там действуют далеко не глупые люди… Спрашивается: как предупредить задуманный удар, как спастись, что можно сделать? Только одно – ударить первыми. Для этого достаточно одной дивизии, но боевой и верной долгу. Правительство на эти дни, что дивизия будет хозяйничать в столице, обязуется закрыть глаза на-а… ну, на некоторое безрассудство, на недемократические действия, скажем так!

– Вы меня понимаете, генерал? Вы меня согласны поддержать? Повторяю, нас сейчас никто не слышит, но я вас заверяю честным словом, что предоставлю вам карт-бланш, едва ваши молодцы войдут в столицу! Ага, вы соглашаетесь. Благодарю. Я так и думал, так рассчитывал. Иначе бы я не поехал. Вы – настоящий патриот. Вот вам моя рука. Отныне мы союзники, соратники. С завтрашнего дня вам предстоит отчитываться перед правительством. Мой вам совет: держитесь без всякой дипломатии, высказывайтесь напрямик. Помните, вы – военный. Этим все сказано! И с нынешнего дня вы не один.Целой чередою прошли перед Корниловым образы тех, с кем ему доводилось рассуждать и договариваться о спасении Отечества. Новосильцов и Крымов… Деникин и Завойко… Нежинцев и Савинков… И вот – сам Керенский!.. Все же ошеломление не проходило: слишком неожиданным был этот ночной визит. Странное дело: все до единого – и даже Керенский! – говорили об одном и том же. В длинной, увлеченной речи Керенского новым для Корнилова было одно: он не знал, что 25 октября заканчивается срок полномочий Государственной думы. Власть в России окажется как бы брошенной на тротуар, всяк будет вправе поскорей нагнуться и подобрать.

В сущности, спорить с Керенским было совершенно не о чем. Премьер-министр словно угадал давнишние намерения главковерха. На этих условиях почему бы и на самом деле им не стать союзниками?

За окном серело, когда в дверях салона показался Верховский, шурин Керенского. Он ехал в соседнем вагоне. Его сопровождал свежий, молодой, затянутый в рюмочку Хаджиев. Ночь прошла без сна. Керенский подслеповато моргал красными, припухшими веками. Бодрый и задорный «ежик» на его длинной голове увял и сник. Это был немолодой и нездоровый человек. А наступал новый беспокойный день.

– Генерал, ставлю вас в известность, что через десять дней в Москве мы собираем большое государственное совещание. Вспом ните Земский собор земли Русской триста лет назад. На этом совещании решится многое. Мне кажется, вам следует выступить. Не скрою, было бы желательно выслушать из ваших уст честную оценку деятельности моего правительства.

Иными словами, Керенский предлагал скрепить союз и сделать это публично, у всех на виду, признав победы и заслуги незадачливого главы правительства. Только тут Лавр Георгиевич уразумел, в какую ловушку он угодил. Моментально вспомнились недавние слова Завойко: «Честному человеку в политике нечего делать». В душе Корнилова боролись и неловкость, и раздражение. Керенский смотрел прямо и открыто. Торг шел начистоту. Отвечать на предложение следовало без утайки.

– Скрывать нечего, – с натугой произнес Корнилов, – ваша популярность сильно пострадала. Да, сильно. Но я считаю, что вы еще можете послужить… и России, знаете ли… ну и народу.

Керенского передернуло. Он резко сунул руку, вырвал и зашагал к дверям. Через плечо он бросил:

– Мы еще встретимся, генерал.

Ясным августовским утром по Невскому проспекту двигалась пестрая кавалькада диковинных для Петрограда всадников. Жители столицы привыкли к чекменям и черкескам казачьего конвоя. Теперь на горячих, нервных, пугливо приседающих на мос-товой лошадях невозмутимо восседали конники в малиновых халатах и в белых косматых папахах. Выехав на Дворцовую площадь под аркой, пестрый кортеж миновал колонну Александрийского столпа и остановился возле Кавалергардского крыльца.