Николай Кузьмин - Генерал Корнилов

Лавр Георгиевич все еще чувствовал свою вину перед премьер-министром. Как он плохо о нем думал!

В кабинет вошел Лукомский. Он был неузнаваем. Лавр Георгиевич, недоумевая, двинулся от окна к столу.

Начальник штаба молча подал ему расшифрованную телеграмму. Корнилов прочитал и вскинул на Лукомского глаза. Он ничего не мог понять. Телеграмма подписана самим Керенским. Генералу Корнилову приказывалось сдать свой пост Лукомскому и немедленно выехать в Петроград.

В полном недоумении Лавр Георгиевич глянул на оборот казенного листка, словно надеясь найти там хоть какое-то объяснение.

Стискивая зубы, Лукомский проговорил:

– Подлецы!

Он указал Корнилову на красноречивую деталь: правительственный документ был адресован не Верховному главнокомандующему, как это бывало прежде, а просто «генералу Корнилову».

Лавр Георгиевич совсем завесился бровями. Он был обескуражен. Да что у них там происходит? Что за странные распоряжения? Ведь и вчера, и позавчера… и с Савинковым, и с этим Львовым… Нет, тут какая-то путаница, нелепость!

И он отправился на узел связи.

Аппарат застрекотал. С катушки потянулась узенькая лента. Корнилов в нетерпении хватал ее и растягивал, отводя вбок правую руку. Прочитанная лента падала под ноги.

«У аппарата Керенский, Савинков, Львов. Объясните правительству непонятное передвижение кавалерийских частей к Петрограду».

«Ставка разрешила передислокацию согласно просьбе Савинкова».

«Подтверждаете ли вы ультиматум Львова?» – спросил Керенский.

«Никакого ультиматума не существует. Львова я не посылал. Он прибыл ко мне с поручением из Петрограда. Он изложил мне ваш план и я согласился», – ответил Корнилов.

«Подтвердите правильность того, что он нам передал», – уже попросил Савинков.

«Подтверждаю полностью. Прошу передать Александру Федоровичу, что участие его и ваше в правительстве считаю, безусловно, необходимым. Сообщите, остается ли возможность приезда правительства в Ставку?»

Аппарат замолк надолго. Когда он заработал вновь, разговор вел один Савинков: «Я усматриваю, что Львов сыграл плачевную, если не сказать больше, роль. Я не могу забыть ваших последних слов в Ставке, что вы готовы всемерно поддержать Керенского, если это нужно для блага Отечества. Боюсь, что недоразумение, порожденное Львовым, сыграло роковую роль для нашей Родины, и я с прискорбием вижу, что все мои труды не дали результатов».

Послышалось возмущенное фырканье Лукомского – он читал ленту из-за плеча Корнилова.

– Так… – произнес Лавр Георгиевич и положил руку на плечо телеграфиста: – «Повторяю вам, что мне интересы Роди ны, сохранение мощи армии дороже всего. Свою любовь к Родине я доказал, рискуя много раз собственной жизнью, и ни вам, ни остальным министрам правительства не приходится напоминать мне о долге перед Родиной. Я глубоко убежден, что совершенно неожиданное для меня решение правительства произошло под давлением Совета рабочих и солдатских депутатов, в составе кото рого много людей, запятнавших себя изменой и предательством. Уходить под давлением этих людей со своего поста я считаю равносильным уходу в угоду врагу, уходу с поля битвы. Поэтому в полном сознании своей ответственности перед страной, перед историей и перед своей совестью я твердо заявляю, что в грозный час, переживаемый нашей Родиной, я со своего поста не уйду!»

В телеграфной повисла напряженная тишина. Аппарат безмолвствовал. Там, на другом конце, в Петрограде, читали и осмысливали решительное заявление Верховного главнокомандующего.

Внезапно аппарат застрекотал: «Надеемся, что все недоразумения развеются в ближайшие дни при нашей встрече в Петрограде. Сообщите время выезда».

– Черта с два! – не вытерпел Лукомский. – Никуда вы не поедете.

– Я их совершенно не боюсь, – спокойно заявил Корнилов. Лукомский продолжал Горячиться:

– С какой стати они нас отпевают, почему хоронят? «С при скорбием вижу…» Что, уже что-то решено и подписано?

Лавр Георгиевич оставался в глубокой задумчивости. Савинков… Вроде бы договорились же! Да и этот… Львов. Что за чертовщина? Какой вдруг ультиматум? Кто его придумал? Это ж надо: ультиматум армии правительству!

Видимо, Лукомский прав: в Петрограде затевается какая-то большая грязь.

Спустя полчаса генерал Лукомский снова появился в корни-ловском кабинете. На нем не было лица. В руке он держал два листка бумаги. Один из них он положил перед Корниловым. Этобыла правительственная телеграмма на имя Лукомского. Начальнику штаба приказывалось арестовать Корнилова и вступить в командование русской армией.

Так вот оно в чем дело!

Минута ошеломления длилась бесконечно…

Обеими руками Лавр Георгиевич уперся в край стола и отъехал вместе с креслом. Повернулся боком… Этому столу он больше не хозяин. Как и этому креслу… Как и…

Генерал Лукомский стоял перед столом безмолвной статуей – новый главковерх, только что получивший власть над армией, и его, Корнилова, тюремщик.

– Так, – произнес Лавр Георгиевич. – Ну и… как теперь? Ему было неловко за Лукомского, своего старого боевого това рища. Нелепое и страшное распоряжение: арестовать!

Все так же молча начальник штаба положил перед ним другой листок – свой ответ правительству: «Считаю долгом совести, имея в виду лишь пользу Родины, определенно вам заявить, что теперь остановить начавшееся с вашего же одобрения дело невозможно, это поведет лишь к гражданской войне, окончательному разложению армии и позорному сепаратному миру, следствием которого, конечно, не будет закрепления завоеваний революции. Ради спасения России вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не сменять его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала».

Волна признательности горячо ударила в лицо. Старый товарищ его не предал. Он, не колеблясь, сделал свой выбор и по-солдатски прямо заклеймил столичных интриганов, ни капельки не озабоченных несчастиями народа и страны.

Корнилов вскинул голову. Глаза их встретились. Начальник штаба смотрел прямо, честно, преданно. Лавр Георгиевич поднялся и протянул руку:

– Благодарю.

После этого решительно придвинул кресло.

День пошел своим рабочим чередом. Ставка Верховного главнокомандования оставалась на посту. Гигантский русский фронт, от Балтики до Румынии, ждал руководящих указаний… В середине дня генерал Романовский осторожно заметил, что во фронтовых штабах, судя по всему, ничего не знают об истерическом приказе Керенского (арестовать Верховного). На узел связи Ставки поступали обыкновенные, рутинные запросы. Боевые части продолжали жить своей привычной, окопной жизнью.