Николай Кузьмин - Генерал Корнилов

Окружавшая действительность однако тревожила все более. Газеты захлебывались от злобы и указывали на Быхов как на рассадник губительной заразы. Участились попытки самовольной расправы над арестованными. Несколько раз на станции из проходивших эшелонов выгружались осатаневшие солдаты и порывались кинуться в городишко, чтобы поднять генералов на штыки. С этой силой текинцам было бы не совладать. К счастью, выручал командир польского корпуса генерал Довбор-Мусниц-кий, бывший кавалергард. Он всякий раз поднимал по тревоге полк с пулеметами. У карателей сразу пропадала всякая охота, они, поворчав, снова грузились в теплушки и ехали дальше.

Сколько могла продолжаться такая зыбкая безопасность?

Полковник Тимановский, давний сослуживец Лавра Георгиевича по Стальной дивизии, постоянно жаловался на возмутительную обстановку в Георгиевском батальоне. Местные богатые евреи засыпали солдат подарками. Полковник приказал гнать их из расположения батальона. Они ловили солдат в городе. Тимановский видел, как росло противостояние верных текинцев и распропагандированных Георгиевских кавалеров. На все солдатские подходы текинцы непримиримо отвечали: «Вы – Кэрэнски, мы – Корнилов… Рэзать будем!» Тимановский изнемогал. Он несколько раз жаловался Корнилову, что ждет не дождется дня, когда сможет окончательно расплеваться со своими кавалерами…

Убрать текинцев от Корнилова прямым приказом не удалось. Они исполняли повеления только своего «уллы-бояра». Тогда кор-ниловские ненавистники сделали ловкий ход: внезапно среди текинцев пошел слух, что дома, в далеком Ахале, царит ужасный голод. Семьи джигитов вроде бы взывали к своим сыновьям: хватит вам воевать за русских, вас зовет домашняя беда! Лавр Георгиевич заметался. Он написал Каледину на Дон, прося его помочь Ахалу хлебом. Он предложил товарищам провести сбор денег: кто сколько сможет. Арестованные вывернули свои карманы. Денег оказалось мало. С того дня, как их поместили под стражу, им перестали выплачивать жалованье, хотя председатель следственной комиссии прокурор Шабловский специально указал, что это беззаконие: они пока всего лишь подозреваемые, но не осужденные.

В Петрограде генерал Алексеев обратился за помощью к промышленникам, к Путилову и другим. Скоро в Быхов передали 40 тысяч рублей. Половину денег Лавр Георгиевич отправил в Ахал (текинцы сразу повеселели), на остальные стал отправлять из Быхова своих товарищей по заключению. В конце концов в тюрьме осталось всего пятеро арестованных, пять генералов. Бежать они могли легко: имелись деньги, документы, гражданская одежда. Однако они считали, что их побег только усилит позиции Керенского. Этот «победитель мятежа» становился все более жалок и ничтожен. В Петрограде реальная власть перешла в руки Совета (во главе с Троцким). Керенскому ничего не оставалось, как топить свое отчаяние в пьянстве и разврате… Побег генералов из Быхова явился бы для Керенского сущим подарком. Поэтому они постановили ждать суда – открытого и справедливого. Только суд обелит их от гнусных обвинений и принесет полнейшую реабилитацию (но только не амнистию!). Выступить на суде и обличить мерзавца в желтых сапожонках они считали своим воинским долгом.

Такое настроение владело быховскими узниками до последних чисел октября…

Дни заточения и ярлык изменника изнурительным образом действовали на впечатлительную, но чрезвычайно замкнутую натуру Корнилова, а стремление солдат расправиться с арестованными, поднять русских генералов на штыки не давало покоя и воспаляло мысли.

За что? В чем их вина?

Если днями еще можно было находиться среди товарищей по несчастью (так легче), то по ночам, осенним, долгим, становилось невмоготу.

Прокурор Шабловский показал себя порядочным человеком. Он сразу же отверг обвинение арестованных в государственной измене, инкриминируя им «покушение на смещение органов верховной власти». По Уголовному уложению это была ст. 100-я, но никак не 108-я, и вместо военно-революционного трибунала виновные подлежали суду гражданского ведомства. Максимальное наказание, грозившее подсудимым, – бессрочная каторга, но не расстрел.Он недаром пристрастился к чтению Достоевского. Особенное впечатление производил роман «Бесы» и «Дневники». Ведь вот же… вот! Ну разве не провидец? А ведь предупреждал давным-давно…

Лавр Георгиевич невольно вспоминал свои давние споры с генералом Мартыновым в германском плену, и с новой яркостью вставали перед глазами неистовые обличители Завойко и Нежин-цев.

Но полная ли правота в их страстных обличениях?

Из головы Корнилова никак не выходила недавняя тирада генерала Маркова (по поводу главы «Царь иудейский»), гневно обличившего расхлябанность русских, а вовсе не еврейское коварство.

Один из героев романа «Бесы» рассуждает: «Если бы провалилась Россия, не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве. Я сам себя считаю за немца, а не за русского и горжусь этим!»

Так рассуждает чистопородный русский человек! Чему же надо было случиться, чтобы он так переродился?

Достоевский, немало поездивший по Европе, много повидавший собственными глазами, пишет: «Недаром же все-таки царят там повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталами, недаром же они властители кредита и недаром, повторю это, они же властители и всей международной политики, и что будет дальше – конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного материального обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами – вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей».

И дальше Достоевский говорит как бы словами Нежинцева: «Жид и банк господин теперь всему: и Европе, и просвещенному социализму. Они с корнем вырвут христианство и всю цивилизацию!»

Но как перекликается писатель с генералом Марковым, никаких «Дневников» Достоевского не читавшим!

«По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, – пишет Достоевский, – не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобожденными…Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшей благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира… и не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому, варварскому великорусскому племени…