Николай Кузьмин - Генерал Корнилов

Нет, в такую великую минуту человеку невыносимо находиться в полнейшем одиночестве!

Он распорядился подать бутылку своего любимого вина и специальные бисквиты.

Громадное чрево хозяина покоилось на расставленных коленях, чрезмерно обременяя владельца. Ноги в лакированных штиблетах утопали в пушистом ковре. Низкий свет лампы освещал изысканно накрытый столик. Горлышко бутылки торчало из накрахмаленной салфетки.

Разлив вино, скрипач поднял бокал на уровень глаз и залюбовался игрой темно-бордового цвета.

– Вы оценили букет? – благодушно осведомился он. Гость настороженно сидел на самом краешке.

– Да, вино превосходное. Я недавно спрашивал у Донона. Нету, кончился.

Известие это доставило хозяину невыразимое удовлетворение.

– Еще бы! Марка редкая. А я привык к этому хересу. Всякий человек, мне кажется, имеет право на маленькие слабости… А вы обратили внимание на год изготовления?

Гость глянул на бутылку, отогнул угол салфетки.

– Да, старинный… очень выдержанный.

– Эх, вы! – неожиданно рассмеялся хозяин. – А еще… Это же год моего рождения!.. Ничего, ничего, не надо никаких изви нений. В конечном счете вы же не обязаны… Но год, я вам скажу, был очень удачным для виноделов. Солнце, дождей в меру. Вы чувствуете: в вине совершенно не ощущается сырости. Солнце, много солнца. И земля, конечно… сухая, крепкая земля Испании.

Гость беспокойно сжимал ножку бокала в потном кулаке. Ему не сиделось. Иногда он ставил бокал на колено. Он явился с важной вестью, однако хозяин встретил его в сердечном настроении и он не собрался с духом с порога брякнуть свою новость.

Между тем хозяин пригубливал из бокала и продолжал благодушествовать:

– Арон, я вижу, вы не чувствуете никакого праздника. Что с вами? Не осознали? Вас никак не проняло? Или у вас кожа как у носорога? Ну, ну… не обижайтесь, не поджимайте губки. Какие же вы все, однако… Драгоценный мой, такие дни, какие мы теперь имеем, случаются… случаются… Да что там говорить, они случаются совсем не часто. Да-да, запомните это, Арон. Потом, когды вы состаритесь и станете счастливым дедушкой и вас обся дут ваши внуки… Но что это сегодня с вами? Почему вы сидите так неспокойно? Вы не больны? Тогда постойте, дайте мне гово рить. Я вас совсем не задержу… Так вот, я хочу, чтобы вывсе-таки осознали… Но вы не патриот, случайно? А? А то еще, глядишь, и этот… черносотенец! Вы разве не состояли в… этой – ну, как ее? – в «священной дружине»? Ну так вот. Я ж даром ничего не говорю… Но только не обижайтесь же, Арон. Зачем? Не надо никаких обид. Я ж хочу вам одного добра, и побольше. Вот в чем дело. Но… постойте, вы меня сбили со своим патриотизмом. О чем мы говорили? На чем остановились?

– Вы сказали, что я носорог.

– Да не-ет же! Экий вы злопамятный.

– Насчет момента. Насчет дней.

– А-а! Вот-вот… момент. Скажите, вас не коробит, когда вся эта рвань вокруг орет… н-ну просто черт знает о чем? Вы только послушайте, вы вникните: народ! призвание! святыни! Или еще: заря свободы! Я просто весь трясусь от смеха. Это же надо! Придумали себе какую-то святую Русь и знай орут, орут, орут. С ума они все, что ли, посходили? Слушайте сюда, Арон. Нам с вами глупостями заниматься некогда. Они сейчас горланят о каких-то там путях, о возрождении. Аи, я вас умоляю! Хватит им уже этих путей, отбегались. Теперь их поведут, как бодливую коровенку на веревке. Неужели они думают, что столько сил затрачено, столько денег… И ради чего? Чтобы эта их Россия снова заскакала, словно пьяная баба? Нет уж, довольно. Господь наш Бог недаром дал нам голову, а им… всем этим – руки. Вот и пусть себе работают.

Что, мы с вами не найдем, что сунуть им в живот? Я вас умоляю! Кстати, вы никогда не видели, как жрет русский мужик? Фэ, зрелище довольно гнусное. Чего он только не пихает в свою утробу! Все, что попадет под руку… как свинья. Так вот пускай пихает, пускай жрет. Ему же надо жить. А уж работой мы его обеспечим. Пожевал – поработал. Поработал – снова пожевал. А что ему еще делать, чем заниматься? В церковь? Это пожалуйста, это даже хорошо. Церковь – это гениально. Не будь у них этой самой церкви, нам следовало бы ее придумать. Для них! Пусть собираются, махают перед мордой, гудят свои молитвы.

А еще лучше – пусть покаются, мерзавцы. Как это – в чем? Да мало ли… Один только Кишинев что стоит! Или вы уже забыли? Но я-то не забыл. О нет, такое не забывается вовеки! Кровь Кишинева на них и на их детях. Запомните это, Арон. И никогда не забывайте… Что? Вы снова с чем-то не согласны?

– Нет-нет… помилуйте. Я слушаю вас внимательно. Брезгливо глянув на бокал в своей руке, хозяин поставил его с недовольным видом. Настроение его сломалось. Раскинув ноги по ковру, он запрокинул голову, закрыл глаза.

В обоюдном молчании пролетела долгая минута. – Арон, я знаю, вы устали. Знаю-знаю, мой драгоценный. Но разве не устал и я? Мы все устали, все: и вы, и я… все, все! Но мы не можем, мы не имеем права отдыхать. Вы понимаете меня? Ну вот и умница. Мы еще отдохнем, мой драгоценный. Потом… когда-нибудь. Но думаю, скоро. Напомните – вы не с Волыни? Ах, Вильно! Святой город… А меня, вы знаете, манит Испания. Мне почему-то постоянно кажется, что я уже там жил, существо вал. Иногда я даже вижу, как тащится на своей кляче Дон Кихот и этот его… толстый… на осле… О, я был тогда сильный, моло дой, красивый! Совсем не то что нынче. Мне кажется, что нынеш нее тело досталось мне по недоразумению, по ошибке. Зачем оно такое мне? Я его ненавижу… – Внезапно он раскрыл глаза и глянул твердо, ясно: – А где сейчас находится царь?

Симанович даже вздрогнул.

– В поезде. Едет в Ставку, в Могилев.

– А наследник? А царица? Вообще – семья?

– Здесь. В Царском Селе. Там все больны.

– Да? Гм… Интересно – чем?

– Корь. Детская корь.

– Ага… Но что делать этому царю в Ставке? Ему там совсем не место. Дети больны, а он… Хватит ему кататься, хватит. Накатался!

– Будет сделано.

Хозяин вдруг остро, проницательно ткнул взглядом в напряженное лицо сидевшего напротив.

– Арон, вы не обидитесь, если я скажу, что вы слюнтяй? Да-да, слюнтяй. Я даже больше скажу: вы плохой еврей, очень плохой! И не поджимайте свои губки… Слышите? Вот вы сейчас заявитесь домой и сразу же – слышите, сразу же! – возьмете в руки Тору. Помните историю с мадианетянами? Ах, помните. А я вам говорю: не помните. Иначе бы… Скажите, что сделал Мои сей, когда увидел обоз с добычей и громадную колонну пленных? Он пришел в ярость – вот что он сделал. И он приказал перебить всех пленных. Всех! В живых он приказал оставить только деву шек, еще не побывавших у мужчин на ложе. Ну? Это вам о чем-то говорит? Это вас чему-то учит?.. Эх вы, слюнтяй. Я ж вижу, не слепой. Сознайтесь, мой дорогой, вы пожалели всех этих царских ребятишек? Корь, температура, бегают врачи… Ну и все такое. Вот потому-то я и сказал, что вы плохой еврей. Вы же совсем забыли, как приходили к этому царю. Это же вы пробились к нему на прием! И разве не вы его просили, умоляли? И что он вам ответил? Он вам ответил: нет! И он прогнал вас, он вас оскорбил… хотя вы заявились вовсе не с пустыми руками. Я ж помню, сколько это все нам стоило! Так почему же вы такой забывчивый? Так не положено. И так не будет. И пусть он не надеется, что у нас у всех отшибло память. О нет! Такое грешнозабывать. Мы его просили – он не захотел. Мы его предупреждали – не послушал. Что ж, пускай теперь не жалуется. Слез ему никто не станет утирать. Что заслужил, то и получит! Он снова царапнул по лицу гостя острым взглядом: