Г. Курганов - ТАЙНЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И БУДУЩЕЕ РОССИИ

В бытность свою редактором газеты с довольно значительным тиражом Первухина просил Л. Н. Толстой не печатать статей Тенеромо. Через некоторое время когда Первухин был редактором «Ялтинского Курьера», Л. Н. Толстой приехал в Крым лечиться, графиня Софья Андреевна, зайдя в редакцию, в более резкой форме подтвердила просьбу Льва Николаевича и сказала: «Если к Вам прийдет некий Тенеромо и даст статью в газету, то пожалуйста не печатайте ее. В ней не будет ни одного слова правды. Этот грязный тип так пристал к нам, что мы никак не можем отделаться от него. Он уже написал много статей в газетах и все пишет, что он близкий друг Левушки. Все это наглая ложь. Я его в глаза называла гадиною несколько раз. Не помогло и это».

Как-то А. П. Чехов при встрече с Первухиным сказал: «Вы, вот, Михаил Константинович, скептик, в чудеса не верите, а со мной сегодня было истинное чудо. Встретился мне некий Тенеромо, впился в меня «как вша в кожух» и так битый час. Едва-едва отстал он от меня». — «В чем же чудо-то, Антон

Павлович?» — «Только этот фрукт отстал от меня, хватился я, а. .. в кармане часы золотые»… Чехов схватился за карман, как бы нащупывая часы. — «Что, Антон Павлович, часы исчезли?» — «В том-то и дело, что уцелели! Вот Вы и верьте, что чудес на свете не бывает». «Конечно», — повествует Первухин — «Чехов шутил. Тенеромо часов не вытаскивал, кошельков не воровал и золотых коронок изо рта не выкручивал, но он делал несоизмеримо худшие вещи: устно и печатно выдавал себя за друга и конфидента Толстого, Чехова, Андреева».

В заключении своей обширной статьи Первухин предполагает сколько громадных ушатов грязи вылил этот порочный тип в своей пьесе на голову императора Александра Третьего. А в том, что много грязи было вылито Первухин не сомневался, ибо такую пьесу, где Александр Третий не был бы замаран, коммунистические «держиморды» просто не приняли бы. Первухин писал, что коммунистическая власть — власть разбойная, но фигура Тенеромо настолько одиозна, что, далее, и разбойная власть должна была бы шарахнуться от этого темного дельца подальше.

Первухин привел гипотезу и со стопроцентной уверенностью заявил, что случись переворот и Тенеромо стал бы обливать грязью и помоями своих вчерашних властителей и покровителей коммунистов с ног и до ушей.

Скандал, поднятый Первухиным в эмигрантской печати, заставил коммунистические театральные верхи снять с репертуара пьесу Тенеромо «Император Александр Третий» в самый последний перед репетициями момент. С тех пор Тенеромо как в воду канул. Или этот выжига со сцены ушел или… его «ушли».

Очень жаль, что Первухин поступил опрометчиво (выражаясь по-воровски): поднял шухер о Тенеромо очень рано. Надо было дать пьесе несколько представлений, а затем разоблачать порочность автора. Жаль. Скандал получился бы грандиозный.

Маленького роста, с круглой головой, широкими монгольскими скулами и одутловатым вечно грязным и пьяным лицом Галейка производил отталкивающее впечатление. В нашем уездном городе только мечтали о водопроводе и канализации. Галейка набил руку на вывозке за город «золота» уборных. Как правило Галейка вывозил это «добро» в четыре часа утра, когда на улицах не было ни души.

Изредка случалось, что какой-нибудь прохожий встречался с галейкиной бочкой, зажимал свой нос и рот и нырял в ближайший переулок от «запахов и ароматов» сероводорода.

Автору пришлось наблюдать как после очистки трех отхожих мест Галейка пришел в магазин миллионеров Айдугановых за получением денег. От Галейки, прямо-таки, нестерпимо разило отвратительным запахом «золота». Он подошел к купцу и умышленно запросил на полтинник больше чем было условлено. Это был старый, верный и испытанный трюк этого грязных дел мастера. Купец было заспорил и пытался «удрать» от «золотаря», но не тут-то было: Галейка неотступно следовал за купцом и вынудил Айдуганова уплатить на 50 копеек больше. Когда купец бегал от вонючего типа по магазину как белка от соболя, то приказчики гомерически хохотали. Купец потом долго и сочно отплевывался и в ветренные дни выходил из магазина, чтобы его одежду «обдуло ветерком».

Возле кабака в летнее время денно и нощно торчали пять-шесть горьких пьяниц, и Галейка занимал среди них первое место. Грязные, оборванные, пьяные вдребезину эти типы представляли ужасное зрелище. Почти каждого пьяного и купившего бутылку водки Галейка и его шатия просили «поделиться и угостить». Если уносивший бутылку не соглашался угостить, то ему вслед летели отборные матерные выражения. Если же, паче чаяния, один из таких Добродеев угощал водкой, то полурусская полутатарская ватага пьяниц с радостью запевала русскими словами на татарский мотив:

Наше многочисленное семейство как-то разбилось пополам: часть осталась в родной Уфимской губернии, другая часть перебралась в Среднюю Сибирь.

Как-то в самом начале 1918 года сестра автора получила из родного города письмо. Не прочитав и одной страницы, сестра заплакала и упала в кровать, рыдая и всхлипывая в подушку. Все, что она внятно сказала, падая на кровать: «Погибла Россия!» Немного оправившись и утирая градом катившиеся слезы, сестра, все еще рыдая, продолжала: «Погибла Россия! Галейка золотарь правит нашим городом. В чрезвычайке засел самым главным. Купца Айдуганова, нашего друга третий раз арестовал и, связав руки и ноги, какой-то железный обруч винтом стягивает на голове купца. Откуп требует, контрибуцию и вот уже третий раз. Со страшной пыткой вымогает. Наше семейство было необыкновенно возмущено, ибо семья купца Айдуганова была с нами в очень дружественных отношениях. Редко кто из нас братьев и сестер не был переводчиком в доме миллионеров Айдугановых. Старшие в нашем доме послали Айдуганову письмо и советовали всем семейством бежать в Сибирь. Купец и действительно сбежал из родного города куда глаза глядят, заплатив три огромных контрибуции и разорившись в пух и прах. Через два года, в начале двадцатого года, купец все еще скрывался в Сибири и сетовал, что у него частенько болит голова от перенесенных им адских мук натягивания винтом железного обруча на его голове.

В тысяча девятьсот . . . проклятом году Павлу Васильевичу Калинину было, примерно, 28 лет. Его полумонгольское скуластое лицо, брюнетистая шевелюра на голове и юркие карие глаза указывали на то, что его предками были кочевники Востока. Где-то на Урале он окончил гимназию и часто хвастался своим аттестатом зрелости кстати и не кстати. «Крамольную» литературу он с раннего детства доставал в изобилии. Он в особенности рьяно насел на писания Крапоткина, Бакунина и других адептов учения анархизма. Считал он себя ученым анархистом и непререкаемым авторитетом в деле толкования программы и платформы научного анархизма. Несмотря на свой аттестат зрелости дальше делопроизводителя секретарского отдела Ново-Николаевской Городской управы Калинин продвинуться не смог.