Жозеф-Франсуа Мишо - История Крестовых походов

Среди вновь обращенных были люди с широко известными именами. К ним принадлежал Гильом, граф Пуатье, человек высокого интеллекта, родственник германского императора и один из самых могущественных вассалов французского короля; за ним потянулись многие из его подданных, в том числе молодые дамы и девицы. Примеру графа Пуатье последовали графы Неверский и Буржский, а также герцог Бургундский, рассчитывавший найти могилу своей дочери, погибшей в Малой Азии. Из Италии отправились граф Бландра и Ансельм, архиепископ Миланский, из Германии – граф Конрад, маршал императора, герцог Баварский и маркграфиня Австрийская, увлекшая за собой большую свиту. На предстоящее путешествие все эти люди смотрели как на увеселительную прогулку, богатую приятными приключениями и созерцанием экзотических стран. Действительность быстро унесла их надежды.

Новые пилигримы разбились на отряды и пошли проторенным путем – через Венгрию и Болгарию. Под Константинополем их собралось более двухсот тысяч, что вызвало новый шок у императора Алексея. Впрочем, он уже имел достаточный опыт, который использовал и ныне: льстя и угрожая этой ватаге, он постарался ее нейтрализовать, призвав на помощь своего верного вассала – графа Раймунда Тулузского. Волей-неволей Раймунду пришлось покинуть свою Лаодикею и стать провожатым новых крестоносцев на их пути через Малую Азию.

Эпопея этого пестрого скопища завершилась столь же плачевно, как некогда судьба их предшественников под руководством Петра Пустынника и Вальтера Голяка. Их войско разделилось на три корпуса, и каждый из них был последовательно разбит турками, возглавляемыми нашими старыми знакомыми – Килидж-Арсланом и Кербогой, взявшими блистательный реванш за все свои прошлые неудачи. Победители были столь же безжалостны, как и их враги после взятия Антиохии и Иерусалима: они истребили всех, кто не сумел бежать. В числе беглецов оказался и граф Тулузский, покинувший своих подопечных накануне решающего сражения. Спастись удалось также графу Пуатье, графу Неверскому и герцогу Баварскому, которые израненными и почти нагими с трудом добрались до Антиохии. Все остальные вожди погибли. Гуго Вермандуа, пронзенный двумя стрелами, дотащился до Тарса, где и умер от ран; герцог Бургундский и Стефан Блуасский пали в сражении; граф Беррийский, захваченный турками, погиб в неволе; те из дам и девиц, которые не были убиты, попали в гаремы, в числе прочих и маркграфиня Австрийская. В целом от всей этой волны искателей приключений под знаком Креста осталась лишь жалкая кучка оборванцев, не замедливших возвратиться в Европу. Так выглядел последний отзвук Первого крестового похода.

Историки, рассуждая об этом походе во всей его совокупности, часто удивляются, как велики были затраты и как ничтожны последствия. В этом плане Первый крестовый поход контрастно сравнивают со знаменитым походом Александра Македонского. Великий полководец древности, говорят нам, завоевал весь Ближний и Средний Восток с армией в тридцать тысяч человек, в то время как крестоносцы, имея шестьсот тысяч воинов, ограничились приобретением узкой полосы земли вдоль Сирии и Палестины, да и то ненадолго; поход Александра привел к эллинизму, ставшему целой эпохой в истории человечества, а Первый крестовый поход почти не оставил после себя сколь-либо заметных следов в области материальной и духовной культуры. Мы полагаем, что подобное сопоставление некорректно. О значении данного похода для истории и культуры уместнее сказать в заключении к нашему труду, когда будут прослежены все остальные движения под знаком креста XI-XIII веков. Относительно же сравнения затраченных сил и непосредственных результатов ограничимся следующими замечаниями. Прежде всего, не подлежит сомнению, что греки, писавшие историю Александра, преуменьшили его силы, чтобы увеличить блеск его побед. Но даже если не говорить об этом, надо согласиться, что экспедиция македонского завоевателя не представляла таких опасностей и препятствий, как Первый крестовый поход. Армия, вышедшая из Греции, почти ничего не претерпела от перемены климата и состояния дорог; она сражалась только с персами, народом слабым и уже много раз греками побежденным; да и шла армия Александра в Азию вовсе не затем, чтобы нести туда новые законы и религию, напротив, она сама заимствовала многие обряды и обычаи покоряемых народов, что конечно же способствовало завоеванию. У крестоносцев все было иначе. Их армии шли с Крайнего Запада в страну неизведанную, с совершенно незнакомыми природными условиями; им приходилось биться с множеством народов, причем народов воинственных и неукротимых. А главное – здесь выступили одна против другой две религии, непримиримые и создающие взаимную смертельную ненависть между их носителями. И если нет войн более беспощадных, чем войны религиозные, то именно в ходе подобных войн победителю труднее всего расширить и сохранить свои завоевания. И еще одно. Если Александр совершил столько великих дел и завоевал такое множество земель, то ведь командовал он войсками регулярными и был начальником неограниченным: все его операции направлялись единой волей. Совершенно иначе было в армии крестоносцев, состоявшей из многих наций с большим числом вождей; здесь с самого начала имелся зародыш своеволия и беспорядка. Феодальное безначалие, обуревавшее Европу, шло по пятам за поборниками Креста, и этот задиристый дух рыцарства, который беспрестанно совал им в руки оружие, мешал планомерным завоеваниям. Когда вспомнишь о бесконечных разногласиях, которые заставляли их делать столько ошибок, об ослеплении, в которое они подчас впадали накануне величайших опасностей, то станешь удивляться, как они вообще не погибли в своем предприятии.

Конечно, философия может обнаружить много странного и несообразного в событиях этого похода; но она находит в них и обильный источник наблюдений, глубоких и новых, и прежде всего весь спектр страстей народа с самыми неприметными сокровенностями человеческого сердца. Разум, без сомнения, должен сожалеть о беспорядках, неистовстве и безрассудстве крестоносцев; но именно здесь человек раскрылся во всем своем своеобразии без умолчаний и ретуши. И если одни сцены этой великой драмы и возбуждают наше негодование, то другие наполняют удивлением и восторгом. Неудивительно, что поэзия увековечила эту средневековую эпопею в той же мере, как и другую, подобную ей, совершенную в древности. Если античные греки вдохновили Гомера, создавшего свою «Илиаду» ради прославления Троянской войны и ее героев, то Средневековье побудило Тассо написать «Освобожденный Иерусалим», поэму более занимательную и опирающуюся на несравненно более реальные основы.