Жозеф-Франсуа Мишо - История Крестовых походов

Крестоносцы беспрепятственно вышли на азиатский берег, разграбили Халкидон и заняли дворцы и сады, в которых еще недавно нежился император Алексей. Он же удалился за городские стены, где, подобно последнему вавилонскому царю, продолжал предаваться пиршествам, не думая, что приговор ему уже произнесен и что вскоре наступит последний час его власти. Напротив, он еще был полон надежд, которыми звучало его хитроумное обращение к баронам и рыцарям, переданное через специального парламентера – итальянца Росси.

Поздравив латинян с прибытием, император выражал удивление способом их действий. Как могли они, направляясь для освобождения Святой земли, поднять меч против христианской державы? Заверяя, что он с радостью помог бы им всеми своими силами, следуй они праведным путем, Алексей заявлял, что в противном случае он вынужден будет употребить эти силы против них, уничтожит их войско и флот и погубит все их предприятие.

Отвечая посланцу императора, уполномоченный крестоносцев выразил удивление, что самозванец, совершивший злодейское преступление против своего брата, законного императора, осмеливается вещать в подобном тоне. Ему бы, прежде чем бахвалиться и предписывать, следовало спросить свою совесть и понять, что для него есть единственный выход – покаяться, вернуть престол тому, у кого он похищен, и молить о снисхождении и прощении. «Если же он далек от раскаяния, – закончил оратор, – скажи ему, что мы презираем его угрозы и не имеем времени выслушивать его бредни».

Это было прямое объявление войны, лишавшее императора всякой надежды обольстить или устрашить противников. Но грозный ультиматум баронов в какой-то мере пошел ему и на пользу: если до сих пор большая часть населения Константинополя держалась довольно индифферентно, то теперь, возмущенные и тоном и существом ответа, многие, прежде всего столичная чернь, стали открыто демонстрировать антилатинские настроения. В столице начались погромы: разрушали дома и лавки западноевропейских купцов, угрожая их жизни. Толпы беженцев потянулись в лагерь крестоносцев. Это еще более усилило злобу последних, и призывы к решительным действиям встретили дружный отклик. Отряд из восьмидесяти рыцарей обратил в бегство войско, высланное императором на азиатский берег. Затем силы крестоносцев соединились в Скутари, прямо напротив Константинополя, очистили себя общей молитвой, погрузились на суда и начали переправу через Босфор. Войско императора, выстроившееся на противоположном берегу, имело целью помешать высадке противника. Но из этого ничего не вышло. С криками «Победить, или умереть!» рыцари бросились в воду, едва корабли приблизились к суше, и мгновенно рассеяли силы греков. Продолжая развивать наступление, крестоносцы овладели всем побережьем к северу от залива, разграбили ставку императора и при этом даже не увидели ни одного из его воинов. В то время как французы овладевали Галатой, венецианский флот, выстроившись вдоль Скутари, двинулся к Золотому Рогу. Вход в залив защищался толстой железной цепью, переброшенной с берега на берег и двадцатью галерами, составлявшими весь флот Византии. Один из больших венецианских кораблей сильным ударом разорвал цепь, греческие галеры были частично потоплены, частично пленены, и весь крестоносный флот торжественно вошел в гавань. Дож полагал, что если бы теперь все бароны и рыцари снова погрузились на корабли, быстрая и полная победа была бы обеспечена. Однако французские вожди с этим не согласились, предпочитая добиваться победы на суше. Овладев Галатой, они направили часть своего войска на северо-запад и, не встречая сопротивления, расположились вдоль стены, прикрывавшей город. Теперь, перед решающим боем, они сочли своим долгом еще раз повторить грекам условия, на которых был бы возможен мир. В ответ со стен и башен полетели камни и копья. С этого момента война приняла особенно ожесточенный и упорный характер. Греки ежедневно устраивали вылазки, и рать осаждавших словно бы сама оказалась в осаде. Крестоносцы день и ночь проводили в доспехах и при оружии, не имея времени ни подкрепить себя пищей, ни успокоить сном. Имея запас продовольствия лишь на три недели, они всеми силами стремились ускорить победу, засыпая рвы и сотрясая вражеские стены осадными машинами. Наконец, после десятидневных схваток, было решено начать общий штурм. 17 июля, под звуки труб и рожков, граф Фландрский, руководивший операцией, повел войска, сопровождаемые боевыми машинами, к вражеским укреплениям. Под стук таранов десятки осадных лестниц поднялись над стенами. Но греки сумели сбросить лестницы, прежде чем рыцари в достаточном числе вышли на стены. Тринадцать смельчаков, успевших подняться на стены, были изрублены греками, двое – взяты в плен. Когда этих двоих доставили в Блахернский дворец, это взбодрило императора и показалось ему чуть ли не победой; однако беда поджидала его с другой стороны.

Венецианцы оказались удачливей французов. Пойдя на приступ водой, со стороны Золотого Рога, их корабли благополучно пристали к берегу, и дож, ведомый под руки и предшествуемый знаменем святого Марка, первым вышел на сушу. Корабли со своих высоких башен перебросили мостки на стену, в то время как сотни рук на суше устанавливали штурмовые лестницы. И вот с судов и с берега одновременно хлынули потоки воинов; тесня осажденных, они в короткое время захватили двадцать пять башен и, спустившись в город, продолжали преследовать врагов на улицах, по дороге поджигая дома и склады. Пожар, распространявшийся от квартала к кварталу, гнал перед собой обезумевшую толпу...

Император Алексей, видя, что все рушится, вскочил на коня и вывел свои войска тремя воротами из города, рассчитывая напасть на французов, все еще пытавшихся оседлать непокорные стены. В первый момент могло показаться, что это ему удалось; но венецианцы уже спешили на помощь французам, и армии императора не оставалось ничего другого, как срочно возвращаться в горящий город. Вслед за тем, ближайшей ночью, трепеща от страха и думая только о спасении жизни, император Алексей покинул родственников, друзей, остатки армии, столицу и тайно отправился искать убежище в каком-либо отдаленном уголке своей гибнущей империи.

Когда следующий день возвестил жителям Константинополя, что они уже не имеют императора, долго сдерживаемая ненависть к беглецу проявилась с полной силой. Все вдруг вспомнили о его злодеянии, о постыдных поступках его любимцев, о своих бедствиях, и тысячи голосов призывали на его голову гнев Божий. Царедворцы сориентировались быстрее, чем остальные: бросившись к тюрьме, где страдал Исаак, они облачили его в порфиру и привели во дворец. Со всех сторон сыпались извинения в былой приверженности к «самозванцу» и клятвы защищать до конца дело «подлинного императора». Поспешили разыскать его супругу, в то время как жена беглого Алексея, еще вчера прославляемая придворными поэтами, была брошена в темницу. Настроения верхов передались и простому народу: люди поздравляли друг друга, во всех сердцах возродилась надежда, и толпы перед дворцом приветствовали Исаака восторженными криками.