Жорж Блон - Индийский океан

За хорошее поведение ссыльные (рабы – слуги колонистов) могли получить свободу при непременном условии оставаться жить на острове. Нередко они становились жертвой несправедливости: хозяева-садисты либо скупцы, заинтересованные в сохранении низкооплачиваемого работника, направляли местным властям неблагоприятные отчеты. Стоило ссыльному задержаться после отлучки, выпить лишнего в праздничный день, быть замеченным в «сомнительных» посещениях, как его отправляли на корчевку кустарника или леса либо на строительство общественных дорог, а месяца через два-три возвращали прежнему хозяину. Если же хозяин не был лишен человеческих чувств, он выдавал каторжнику «отпускной сертификат», и тот практически становился свободным.

Процесс либерализации длился очень долго. В первые десять – двадцать лет Тасмания была для ссыльных сущим адом. Губернатор Сорель (1817-1824) указывает в одном из отчетов для Лондона на временное улучшение положения: «В прошлом году кнутом биты лишь три четверти каторжников». Не имея возможности бежать, поскольку вокруг острова простиралось пустынное море, и видя сравнительно малое количество охранников, заключенные не раз пытались захватить власть на острове в свои руки. Но мятежи сурово подавлялись. «Губернатор Сорель расправился с мятежниками, – читаем мы в одной из английских газет того времени. – Белые уничтожили цветных». И никаких подробностей.

Когда на Тасманию прибыли овцеводы, правительство стало раздавать им земли и каторжников в придачу. Интеграция в конце концов осуществилась, жизнь на острове стала мирной, поскольку среди каторжников, высылаемых из Англии, становилось все меньше настоящих преступников и все больше обычных людей – голодающих бедняг, укравших кусок хлеба или несколько картофелин. Кроме того, появились первые политические заключенные из Ирландии. К весьма своеобразным личностям можно отнести и попавших туда горе-администраторов вроде экс-короля Исландии Юргенсена. Жизнь Юргенсена на Земле Ван Демена совсем не похожа на жизнь заключенного. Сначала он работал в канцелярии губернатора (он умел писать; более того, администрация опекала его: он слишком много видел и знал), потом главным редактором хобартской газеты, он ушел с последней службы по причине, изложенной в его воспоминаниях: «Владелец газеты настаивал, чтобы каждый служащий слушал молитвы три раза в день. Но их читали слишком долго нудным тоном и скудным языком».

Получив свободу, Юргенсен перепробовал множество профессий – был полицейским агентом, разведчиком полезных ископаемых, лесничим «Ван Демен ланд компани» – и, по-видимому, жил очень счастливо. Он женился на женщине старше себя, обладавшей отменным здоровьем и неистребимой любовью к крепким напиткам. Умер он в возрасте шестидесяти пяти лет в хобартской больнице, совсем забытый своими «соотечественниками», и сегодня никто не может указать, где находится его могила.

Вторая половина мая 1866 года. На причалах Фучжоу в устье реки Минцзянь царит необычайное оживление. Через этот порт осуществляется торговля с западными странами. Здесь можно встретить богато одетых китайцев, кули в лохмотьях или с набедренной повязкой, которые перетаскивают тюки; женщин очень мало, зато много европейских и малайских моряков, арабов и негров. В воздухе носятся запахи рыбы, древесного угля, пеньки, смолы, пряностей – ни с чем не сравнимый аромат азиатских портов той эпохи. Магазины, склады и фактории Фучжоу образуют как бы театральный задник из трехэтажных домов, крытых цветной черепицей, которая одинаково сверкает как от солнца, так и от дождя. На самом берегу теснятся типичные китайские лавочки, крытые, но без стен. Прилавки в них завалены различной пищей, бумажными игрушками и непонятными для европейцев предметами.

На реке царит не меньшее оживление, чем на причалах. По воде скользят джонки всех размеров – двухмачтовые, трехмачтовые, с поднятыми или опущенными бамбуковыми парусами. Множество джонок без мачт – они служат жильем, ресторанами, гостиницами. На волнах покачивается несчетное число мелких и крохотных лодчонок с крышами. Это лавочки, где продаются те же товары, что и на причалах.

И над этой лодочной мелюзгой величественно и элегантно возвышаются трехмачтовые клипера, участники чайных гонок. Их десять, они стоят на двух якорях посредине реки, и их борта облеплены лодчонками. По палубе клиперов муравьями снуют кули и матросы.

Во время погрузки паруса со снастями обмотаны вокруг рей и закреплены. Если бы мы вдруг перенеслись в те времена, эти суда показались бы нам настоящими гоночными яхтами. Это близко к истине, поскольку клипера принимают участие в своеобразной мировой регате, которая длится примерно три месяца. Правда, старта никто не дает. Как только судно заканчивает погрузку, оно тут же пускается в путь.

Начало чайных гонок восходит к первой половине XVII века.

1610 год. Португальский корабль из Макао приходит в Лиссабон. Среди доставленных грузов несколько тюков с чайным листом. Русские уже знают это растение, поскольку караваны из Китая стали доставлять в Россию чай еще в 1600 году. Западная Европа познакомилась с чаем в 1610 году.

1640 год. Настойка из чая подается в Лондоне только в заведении некоего Томаса Гарвея. Этого, конечно, мало, чтобы завоевать столицу. Так, Самюэль Пепис [37]упоминает о чае в своем дневнике лишь в 1660 году: «Я попросил принести чашечку чаю (это китайский напиток), который отведал впервые».

Во Франции чай появился, по-видимому, в то же время, что и в Англии. Медики объявляют его вначале вредным. Тогда поднимают голос защитники чая и хвалят его с не меньшей страстью, чем ругают противники. По их словам, чай – панацея, «которая предупреждает болезни головы, желудка и кишок, катары, разные воспалительные процессы, приливы и недомогания, ревматизмы, появление песка в моче – следствие разгульной и невоздержанной жизни». Но для потомков галлов такой язык неубедителен. В 1686 году Людовику XIV предписывают чай «для улучшения пищеварения и предупреждения жара и головокружения», но подавляющее большинство подданных продолжает игнорировать китайский напиток, прежде всего по причине его дороговизны и редкости. И только в конце XVIII века англичанам удается приучить Францию к чаю.

Россию чай завоевывает, а Англию просто-напросто покоряет. В 1776 году англичане импортируют уже шесть тысяч фунтов чая в год, и их неутолимая жажда требует свершения чуда техники; создаются крупные клипера – парусники с усиленными мачтами, тонкими обводами, заостренным носом. Они похожи на морских птиц редкой красоты. Поскольку англичане поняли, что чай теряет свои качества во время долгих переходов, инженеры-судостроители постоянно работали над улучшением и увеличением размеров клиперов и сделали из них истинных гончих морей.