Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 2

– Курсом девяносто один – шесть «Ю – восемьдесят восемь»…

Донесения и команды посыпались как из счетной машины:

– По группе «юнкерсов»… Цель поймана! Дальномер тридцать два сорок… тридцать два шестьдесят… тридцать один восемьдесят… Больше его двадцать… Высота тридцать три двадцать… Скорость сто двенадцать. Есть совмещение… Огонь!

Дружные залпы охватили головной самолет. Он начал стремительно терять высоту, сделал разворот вправо, покатился, перерезав небосклон, вниз, вниз, до самых немецких траншей. Облачко дыма рванулось от земли. Остальные пикировщики развернулись и, сбросив бомбы куда ни попало, ретировались.

– Налетался один! Ура! – прозвенел от приборов восторженный девичий голос.

И вместо сухих, лаконичных формул по огневой позиции покатились шутки и смех. А на четвертом орудии ефрейтор Скабыш спокойно, с удовлетворением заключил:

– Это месть наша немцам за поруганную Белоруссию!

Налеты на передний край и на переправы продолжались весь день. Некогда было даже перекинуться впечатлениями. Чтобы обмануть зенитчиков и рассеять их внимание, фашисты стали делать заходы несколькими группами с трех сторон. Нужно было стрелять уже не всей батареей, а каждым орудием отдельно по разным целям. Командиры орудий не терялись, действовали самостоятельно.

И когда «юнкере» пикировал, ефрейтор Пилипчик, поймав его в прицельную трубку, держал в поле зрения до самого выхода из пикирования. И так увлекся, что не отклонялся от трубы даже в моменты выстрелов. А сила отката орудия, стоящего на болоте, была велика, ударом трубы Пилипчику перебило переносицу. Но, едва дав себя наспех перевязать, Пилипчик снова прильнул к трубе и не отрывался от нее до конца схватки.

Так же неотрывно охотился за воздушной целью ефрейтор Лупанин. Он не отпустил прицельную трубу, не дрогнул, даже когда в пяти метрах от его пушки разорвался артиллерийский снаряд. Можно ли было хотя бы прищуриться, если как раз в этот миг вражеский «юнкере» входил в пике и требовалось дать выстрел не позже чем через три-четыре секунды? Лупанина обдало землей, осколки провизжали и звякнули о металл пушки, но ее выстрел заставил «юнкерса» преждевременно вырваться из пике, и вражеские бомбы отклонились от цели.

А вечером, уже в темноте, когда страда сплошного дневного боя окончилась, когда Платов разбирал с командирами и бойцами результаты почти непрерывных стрельб, этот самый ефрейтор Лупанин, лежа на животе в низехонькой землянке, выписывал карандашом статьи «Боевого листка».

Сбитый днем самолет был добрым почином. После двух бессонных ночей батарейцы, довольные собой, залегли спать. И, несмотря на продолжающийся обстрел, заснули крепчайшим юном.

29 сентября

– Съешь! Ну съешь, ну хоть с ложечки!.. Вот чертяка, я ему принесла, а он и повернуться ко мне не хочет!

– Отстань, Дуся, видишь – сейчас на нас пикировать будет!

– Ну и леший с ним. Зря я, что ли, всем вам кашу варила?

Слышались дикий свист, вой, рев сирены. Одномоторный Ю-87 пикировал на батарею под углом в 80 градусов. Пике длилось десять – двенадцать секунд, но пушка успевала вышвырнуть навстречу врагу несколько пудовых снарядов. Клубки разрывов вырастали перед носом фашистского летчика, немец пугался, мгновенно выводил самолет из пике и улепетывал в сторону. Вслед за ним с той же небесной «точки прицеливания» низвергался другой нависший там самолет – они шли эшелонами от трех до двадцати враз. Их бомбы летели вразброд, падали вокруг батареи, с чудовищным грохотом разрывались в болоте.

Эта канитель началась в 6. 30 утра и продолжалась весь день.

Днем Дуся все уговаривала:

– Ну вот сейчас! Ну пока новый заход они сделают! Ну ешь же!

Немцы решили во что бы то ни стало уничтожить мешающую им зенитную точку. За одномоторным Ю-87 они бросали на батарею двухмоторные Ю-88. На шестикилометровой высоте появлялись вдруг «хейнкели», сбрасывали бомбы с горизонтального полета. Пикировщики заходили к батарее с фронта, и с тыла, и с трех сторон одновременно. Не получалось! Тогда большая группа пикировщиков кидалась со стороны солнца на передний край, а другая, маленькая, выждав, когда батарея откроет по той огонь, внезапно выскакивала короткими пике из-за леса: авось не заметят!

Батарейцы замечали решительно все. Им некогда было стереть пот с лица, но встретить врага снарядами они успевали в любой небесной точке. Стрельба была непрерывной – опоздание в поимке цели в открытии огня хотя бы на секунду грозило гибелью. Однако никто из батарейцев этой секунды немцам не подарил. Платов командовал с неподражаемой четкостью. И немцы освирепели. Они открыли по батарее жестокий орудийный огонь. Снаряды рвались повсюду вокруг, осколки свистели над аккуратно работающими зенитчиками. Больше трех десятков снарядов разорвалось поблизости. В момент, когда звено Ю-87 пикировало на батарею со стороны орудия старшего сержанта Мельника, снаряд разорвался в нескольких метрах от него. Осколком разбило «принимающий» прибор, другим осколком был ранен пулеметчик пульустановки Гудков. Командир орудия Мельник мгновенно принялся исправлять повреждение, а Гудкова заменил командир пульустановки Исаенко. И в те секунды, пока «юнкерсы», завывая, неслись в пике, пульустановка бросила в небо четыре струи длинных очередей. Пикирующий самолет охватило пламя, он рухнул вместе с бомбами в лес и взорвался. Два других, сбросив бомбы, резко свернули в сторону и ушли. Бомбы разнесли берег речушки в двадцати метрах от батареи. Но осыпанные землей батарейцы торжествовали.

– Никуда не пойду! – умаливал командира батареи Гудков. – Одной рукой бить их буду!

Платов решительно приказал санинструктору Зайцеву увести раненого бойца в медсанбат.

Только к вечеру, с темнотой, немцы прекратили налеты.

И в час, когда Дуся наконец полноправно кормила обедом бойцов, на батарею явился сосед, старший лейтенант Груша. Перетрогал на орудиях все вмятины от осколков, удивился, что убитых на батарее нет.

– Уважаю, браток! – сказал он Платову. – Вижу теперь, сомневался я зря. С такими, как вы, можно соседить… Пойдем ко мне в гости. Шахматы признаешь?

Платов решил, что после такой работы шахматы вещь полезная, хотя и чувствовал, что его голова от напряжения пухнет.

К ночи на батарею заглянул представитель политотдела Бродский. С ним вместе пришел боец-баянист. Веселая «Комсомольская» разносилась над передним краем, дразнила немцев. А когда Бродский с баянистом собрались уходить, бойцы заявили, что им скучно будет жить без гармошки.

– Пришлю! Честное слово, пришлю, как только еще одного фрица собьете!

– Ну, значит, завтра же гармошка наша! – решительно определил ефрейтор Лупанин.