Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня

Дмитрий Александрович происходил из семьи, которая вела свое начало от некого эстляндского дворянина, который еще во времена императрицы Елизаветы перешел на русскую службу. Вентцель получил прекрасное инженерное и военное образование. Своим учителем он считал Алексея Николаевича Крылова. Дмитрий Алексанжрович исповедовал его принципы и научные взгляды. Он и нам их старался проповедовать.

Благодаря общению с Дмитрием Александровичем я понемногу начал понимать прелесть прикладной науки и задач, возникающих в инженерной практике, которые требуют остроумия и изобретательности не меньшие чем любые высокие материи. И постепенно осознал, что наука едина, если она, действительно, НАУКА. Нет наук первого и второго сорта. Они делятся по совсем другим принципам: есть настоящая глубокая наука и есть спекуляции на науке.

Такое видение научной деятельности, при всей своей очевидности, было для меня новым. Оно плохо совмещалось с тем математическим снобизмом, который процветал (я думаю, что и сейчас процветает) на математическом отделении мехмата Московского Университета. Лишь чистая наука, лишь идеальные конструкции, не зависящие ни от чего земного – вот истинное призвание истинного ученого! Это и было законом Лузитании – московской математической школы Н.Н.Лузина, именно этому нас учили, хотя сам академик Лузин немало занимался прикладными задачами. Я помню забавный эпизод на одном из семинаров, который имел место ещё в мои студенческие годы. Одного из самых любимых профессоров факультета, Александра Генадиевича Куроша спросили: для чего нужна теория идеалов полей алгебр? Курош задумался, а потом вполне серьезно ответил – для теории идеалов полей алгебр! В Академии же я стал понимать, что, как бы не притягательны были «чистые науки», они вовсе не исчерпывают научного мира, не менее прекрасного и в своих других областях. Это было для меня открытием, так как я был убежден, что прикладные науки, это лишь способ зарабатывания денег!

Ирония Дмитрия Александровича начисто выбила из меня остатки математического снобизма, что и уберегло от участи многих неудачников, получивших отличное математическое образование и, не нашедших себя в жизни. Многие из них полагали, что единственное стоящее занятие – доказательство теорем, не понимая, при этом, что оно требует особого таланта, как и игра в шахматы. И он далеко не каждому дан природой. А математика – прекраснейшая из наук и искусств, тем ещё и прекрасна, что помогает относительно просто понять то, что без математики понять очень сложно.

Я, вероятно, кое что утрировал в своих воспоминаниях. Но сказанное как-то отражало мое постмехматовское восприятие науки и то, что я от него отрешился и увидел привлекательность конкретной деятельности было для меня очень важным. Я бы сказал – судьбоносным. Вот почему я отношу Д.А. Вентцеля к числу своих основных учителей. По существу двух людей, давших мне то видение науки, с которым я прожил жизнь – Вентцеля и Тамма, хотя я не был формальным учеником ни того ни другого.

Но основной ценностью факультета вооружения первых послевоенных лет, была молодежь, направленная в Академию по мобилизации в июне 41-го года. Тогда наше правительство в тяжелейших условиях нашло мужество сохранить университетскую молодежь, направив значительное число выпускников и студентов старших курсов в военные инженерные академии. Не, располагая цифрами, я тем не менее думаю, что быстрое создание ракетно-ядерного потенциала и развитие военной промышленности во многом обязано этой акции, сохранившей для страны молодых инженеров и ученых. В послевоенные годы во многих НИИ и КБ я все время встречал выпускников различных военных и нженерных академий, которые были туда направлены для обучения в первый месяц войны.

Что же касается нашего факультета авиационного вооружения, то там из числа его окончивших бывших универсантов, было оставлено в качестве адъюнктов, младших преподавателей и инженеров несколько десятков по-настоящему талантливых старших лейтенантов. Возник совершенно уникальный молодежный коллектив, который в сочетании с Вентцелем, Пугачевым, Покровским и многими другими талантливыми учеными старшего поколения представлял огромную национальную ценность. К сожалению, начальство ВВС не сумело должным образом оценить этот коллектив и его хорошо использовать для решения проблем развития авиационного вооружения. Вместо этого, оно начало его постепенно разгонять. Под разными предлогами.

Я могу понять некоторые соображения высокого начальства, связанные с ведомственным принципом. Академии созданы для того, чтобы учить людей, а не заниматься новыми техническими разработками и большой наукой. Да и сам коллектив не очень нравился начальству – все какие-то «индивидуи», каждый сам по себе и собственное мнение иметь хочет. И строевая подготовка у них – хуже некуда! А тут появился повод – целый ряд средних учебных заведений стали преобразовывать в высшие. Вот они нас и стали рассылать по всей стране. Осенью 47-го года меня отправили в Харьков с большим повышением – начальником учебного отдела Харьковского Высшего Технического Училища. Такую должность обычно занимает полковник, в крайнем случае подполковник. А я же продолжал оставаться капитаном.

Вскоре за мной следом и мой начальник Е.Я.Григорьев уехал в Пермь заместителем начальника училища. Туда же в Харьков уехал майор Дезорцев. И потянулись в разные концы необъятного Советского Союза те, которых следовало бы держать в кулаке и не терять критической массы их интеллекта и способностей. Хорошие мозги, как и ядерное горючее тоже дают эффект взрыва, лишь в том случае, когда есть критическая масса!

Когда в средине 50-х годов мне снова была оказана милость оказаться допущенным до «закрытой науки», то опять пришлось иногда бывать на своем факультете. Но я его уже не узнал. Хотя целый ряд талантливых «бывших молодых» и сохранился, превратившись в степенных старших офицеров, атмосфера была уже не та. В первые послевоенные годы всё было устремлено к поиску нового. Мы всё время учились и математике, и техническим новшествам, решали всякие задачи, соревновались друг с другом и благодаря этому быстро двигались вперед. Теперь же мои бывшие товарищи солидно и профессионально выполняли свои профессорские и доцентские обязанности.

Факультет продолжал существовать, как отличная кузница отличных кадров – чего и хотело начальство. Но он уже был не тем – послевоенным и страна от этого потеряла многое! Факультет потерял душу, да и Вентцель скончался.

Несмотря на то, что кафедра реактивного вооружения только, только организовывалась, работы у нас оказалось очень много. В 46-ом году началась систематическая переподготовка инженерного состава строевых частей военно-воздушных сил и их обучение новой технике. И моё стремление попробовать себя в науке или хотя бы вспомнить то, что я когда-то знал, пришлось временно отложить. тем не менее я начал готовить к сдаче кандидатские экзамены, которых в то время было много – шесть или восемь. И за зиму я их почти все сдал.