Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня

Докторантура давала право провести до двух лет в Стекловском институте, но ....за счет университета, где работает докторант. Т.е. за счет Ростова. По закону, мне сохранялась доцентская зарплата и я полностью освобождался от педагогической нагрузки. Но в моем университете ситуация была очень тяжелая: курс гидродинамики читать было физически некому. И вести дипломников тоже. Поэтому был найден своеобразный компромисс. Университет, сиречь ректор, профессор Белозеров, меня отпускал в докторантуру, но одну неделю в месяц я должен был проводить в Ростове. За эту неделю я прочитывал 4-5 лекций, работал с дипломниками и уезжал в Москву.

Моим научным консультантом в докторантуре согласился стать академик Леонид Иванович Седов. Меня это вполне устраивало. Я и раньше ходил на его семинары. Мне импонировала четкость мысли Седова и известная приземлённость в постановках его задач и анализе, несмотря на высокий «штиль» используемой математики. В своем отношении к теоретическим исследованиям, он мне, чем-то напоминал Д.А.Вентцеля. По отношению к теоретическим работам, правда не к собственным, у него проскакивала некоторая ирония. Однажды, псле одного из моих докладов, свое отношение к нему, он резюмировал так: « Для высокой науки через-чур много предположений, а для настоящего дела, через-чур сложно». Это было справедливо, работа так и осталась неопубликованной. Всю жизнь я старался придерживаться именно этого принципа, но не всегда получалось.

Но меня всегда настораживал известный снобизм Леонида Ивановича.. Однажды я встретил его в тролейбусе, когда ехал в ЦИАМ, где Седов имел лабораторию. Он почему-то смутился и начал, к моему удивлению оправдываться и объяснять, что за ним мол де во-время не прислали автомобиль и вот он вынужден ехать городским транспортом. Он тогда был еще молодым, сильным человеком. Ему было еще далеко до 50 и подобное объяснение, да еще малознакомому человеку, мне показалось странным. И я почувствовал себя неловко.

Одним словом, я держался с Седовым настороженно и друзьями мы с ним не стали, хотя и могли бы ими сделаться, так как в очень многом, особенно в оценках работ, наши всзляды были, практически, тождественны.

В докторантуре я пробыл недолго, поскольку все основные результаты были уже получены. Мне оставалось только подготовить к публикации несколько статей и написать текст диссертации.

В заключение, один забавный штрих. В тот года на одну «лишнюю», месячную, доцентскую зарплпту, которую я получил в качестве премии в университете, я купил немецкую пищущую машинку «Зрика» и первый в жизни цивильный костюм. Как изменилась за эти годы жизнь – сейчас, всего того, что я получаю, как действительный член Российской Академии наук вряд ли достаточно, чтобы купить и пол костюма. Ну а машинка (или компьютер) живут вообще в неком зазеркалье. Что же сказать о доцентах? Но ведь у них нет и старых кителей!

Примерно через год с небольшим, после памятного разговора с Иваном Матвеевичем Виноградовым, в Ученом Совете Стекловского института состоялась защита моей докторской диссертации.

В начале 50-х годов они были довольно редким явлением и потому, на моей защите присутствовал весь синклит тогдашней Стекловки – все её знаменитости. На первом ряду сидел академик Лаврентьев и, как ни странно, слушал внимательно. Это обстоятельство сыграло, в дальнейшем, немаловажную роль в моей судьбе. Пришёл и Келдыш, как член Совета. Он сел рядом с Седовым в одном из последних рядов. Они оба мало слушали и о чем-то оживленно говорили. Судя по их весёлым лицам они говорили о дамах. Тема более чем непредосудительная, особенно на Ученом Совете, особенно, когда мужики в самом соку и тем более уже академики: Келдышу было тогда 43 или 44, а Седов двумя годами старше. Самое время говорить о дамах! Позже воспоминания уже не будут столь радостными.

Я был в меру лаконичен. Говорил минут 20, не больше. Я думаю, что Совет это оценил. Оппоненты были весьма солидными – академики Соболев, Векуа и будущий академик Ишлинский. С Соболевым произошёл забавный эпизод. Он прочёл короткий положительный отзыв, а потом в самом конце вдруг засомневался в справедливости основной теоремы – той самой, из за которой он меня привёл за ручку к самому Виноградову. Завязался спор, в котором я не участвовал, поскольку за меня яростно вступился Векуа. С характерным кавказским акцентом он начал:" Ну как же Сережа..." и т.д. Ни Келдыш, ни Седов на этот спор не прореагировали и даже его не заметили. Видимо они были целиком в области приятных воспоминаний или ещё более приятных перспектив. Я бы с удовольствием поменялся бы с ними местами.

Ишлинский, в своем отзыве, говорил что-то об аналогиях с колеблющимися маятниками – красиво, но как мне казалось, не очень по существу. Но оппоненту дозволяется говорить, что душе угодно, ведь не он же защищает диссертацию!. А у меня с Ишлинским были особые и очень добрые отношения. Прежде всего, Александр Юлиевич был тем ассистентом, который вел в моей учебной группе упражнения по теоретической механике на третьем курсе мехмата. И надо сказать, что вёл он их отлично. Я бы даже сказал – сверхотлично. И, как это не странно, механике он нас научил. Я это понял, когда сам начал преподавать теоретическую механику. Даже годы службы в армии не полностью очистили мою голову от тех приемов решения задач, которые нам демонстрировал Ишлинский.

Но было и еще одно поприще совместной деятельности – волейбол. Я играл за первую команду факультета, а Ишлинский, кажется за третью. И, что греха таить, в наши студенческие годы я посматривал на нашего любимого преподавателя, чуть-чуть с высока – всего лишь третья команда. Артем Григорьянц – основной нападающий первой команды представлялся мне фигурой куда более значительной, чем талантливый кандидат нук, но играющий за ...третью команду.

Одним словом всё окончилось благополучно и доктором я стал единогласно.

Затем был банкет в ресторане на Петровских линиях. Из великих пришёл один Седов. Там-то он мне и поведал, что диссертацию мою и не читал. Вот почему он и удивился: « И почему эти математики Вас так хвалили». И тоже похвалил и поздравил. Мне показалось, что вполне искренне и с симпатией. Наши научные дороги потом как то разошлись. Но добрые отношения сохранились на всю жизнь – он следил за моей научной карьерой и не раз оказывал мне знаки внимания. Где мог, я тоже старался его поддерживать.

На радостях я тогда основательно надрался. Но не настолько, чтобы не заметить, что две или три бутылки с шампанским, так и остались неоткрытыми. Утром я их обнаружил у себя в портфеле и мы с тестем, вместо утреннего кофе продолжали праздновать защиту. Замена утреннего кофе на шампанское, тем более если оно уже куплено, вряд ли кем либо может осужджаться. И тем более мне показалось неуместным возражение, правда довольно робкое, моей уважаемой тещи. У меня в ту пору было много друзей и празднование закончилось лишь тогда, когда в кармане осталось лишь ровно столько, чтобы не умереть с голоду по дороге в Ростов.