Владимир Бушин - Эоловы арфы

- Конечно, помню. Но, милая Женни, нельзя жить надеждами на чудеса. Сейчас их ждать неоткуда. Ты знаешь, что "New York Tribune" вместо договорных двух фунтов за статью недавно опять стала платить по одному фунту. "Presse" платит по одному фунту за передовые статьи и по полфунта за корреспонденции. Притом обе газеты печатают одну из четырех-пяти посланных мной статей и лишь за эту напечатанную платят. Это неслыханно, это грабеж, но что я могу с ними поделать! А разве можно на эти деньги прожить вшестером!.. Правда, у меня есть еще один план...

Но рассказать о новом плане Марксу не удалось. Елена позвала обедать. За обеденным столом при детях обсуждение таких дел было невозможно. А потом, замученная заботами и хлопотами, Женни забыла расспросить мужа о его втором плане, сам же он тоже, как видно, не очень-то спешил с объявлением этого плана.

Чем ближе становился день, назначенный владельцем железнодорожного бюро для окончательного разговора, тем крепче - ввиду катастрофического материального положения - делалось решение Маркса все-таки пойти в бюро, как бы ни протестовала Женни. Второй, самый крайний выход из положения, конечно же, огорчил бы ее еще больше.

В разговоре с женой Маркс умолчал о том, что "экзамен" отчасти уже состоялся, что он ответил на многие вопросы, интересовавшие хозяина бюро... Тот - его звали мистер Хили - был дотошен.

- Сколько вам лет, господин Маркс?

Маркс ответил.

- Вероисповедание?

- Лютеранское.

- Вы немец?

- Да.

- Но британский подданный?

- У меня нет подданства. Около двадцати лет тому назад я вышел из прусского подданства и с тех пор не принимал другое.

Это озадачило хозяина, он задумался, удивился и даже перевел взгляд с шевелюры Маркса на его лицо, но ответ на следующий вопрос - об образовании, - видимо, утешил его: было бы лестно иметь под своим началом доктора философии, питомца Бонна, Берлина и Иены.

- Вы знаете какие-нибудь языки помимо английского и немецкого? продолжал он, опять лаская завистливым взглядом гриву Маркса.

- Я читаю на всех германских и романских языках, - медленно проговорил Маркс и, наслаждаясь глупой оторопелостью собеседника, добавил: - Кроме того, намерен в ближайшее время выучить русский, сербский и древнеславянский, но этот последний, - он улыбнулся, - едва ли мне пригодится на службе в вашем бюро.

- Да, конечно, - вполне серьезно подтвердил мистер Хили лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. В этот момент он, видимо, опять представил Маркса своим подчиненным, и дух его взыграл. - Имеете ли вы, доктор Маркс, опыт конторской работы?

- Увы, не имею, - Маркс развел руками.

- Чем же вы занимались до сих пор? - вопрос прозвучал так: если не быть конторщиком, то чем же еще можно заниматься в этом мире?

- Литературной работой, публицистикой...

- Может быть, у вас даже есть свои сочинения?

- Да, есть кое-что, - вяло ответил Маркс, его начинало злить все это. - Но вот уж они-то, мои сочинения, совсем не имеют никакого отношения к моей возможной работе у вас.

- Ну что ж, - сказал Хили, не заметив раздражения Маркса, - теперь нам остается только одно: посмотрим, какой у вас почерк. Вот вам бумага, перо, садитесь сюда, - он указал рукой на конторку.

Маркс стоял недвижим. Он представил себе, как сядет, словно школьник, за конторку, а этот самодовольный болван станет, возвышаясь, рядом и начнет диктовать своим мерзким голосом какой-нибудь вздор, который надо будет послушно записывать. Он уже хотел послать чиновника к дьяволу, как вдруг тот передумал.

- Впрочем, отложим это, - сказал он. - Ведь мне надо знать не только то, каков ваш почерк сегодня, но и то, как, в какую сторону он изменяется. А если со временем он становится все хуже и хуже? Бюро не может рисковать. Поэтому, доктор, - было заметно, что ему доставляло удовольствие говорить "доктор", - поэтому, доктор Маркс, я попрошу вас прийти в четверг на будущей неделе и принести образцы своего почерка за возможно более длительный промежуток времени. Вы меня поняли? Бюро не может рисковать.

- Но ведь это будет на немецком языке...

- Ничего. Мы найдем возможность разобраться.

- Ну, хорошо...

О требовании представить образцы почерка Маркс тоже ничего не сказал жене. Ему вдруг и самому почему-то стало интересно, захотелось узнать, меняется ли у него с возрастом почерк. Он принялся рыться в старых бумагах, стараясь отыскать рукописи ранние и сравнить их с рукописями последующих лет. В самом дальнем ящике шкафа, на самом дне ему попались какие-то пожелтевшие, уже ломкие от времени страницы. Маркс вгляделся в них и радостно изумился: это был черновик его экзаменационной работы на аттестат зрелости - "Размышления юноши при выборе профессии". Вот уж не думал, что он сохранился! Ведь это написано двадцать семь лет назад... И надо же было ему попасться на глаза именно сейчас, когда Маркс, как и тогда, переполнен размышлениями о будущем, когда стоит на пороге новой работы, новой профессии. Маркс горько улыбнулся: только сейчас он в два с половиной раза старше, чем тогда. Он с любопытством пробежал несколько страниц и две из них, наиболее сохранившиеся, отобрал для "экзаменатора". Затем добавил к ним кое-что из экономическо-философских рукописей 1844 года, более поздних лет, хотел взять что-нибудь из нынешних, но, не сумев ничего выбрать - все было еще слишком горячим и живым, - решил, что потом просто перепишет несколько строк из газеты. Да, почерк - это было видно сразу - с годами делался хуже, неразборчивей. "Но не может же это быть причиной отказа, - думал Маркс. - Не переписчиком же, в конце концов, они возьмут меня на работу".

В четверг утром, никому не сказав ни слова, Маркс вышел из дому. Железнодорожное бюро находилось довольно далеко от дома Марксов, на Графтон-террес, но Карл любил далекие прогулки, а кроме того, в пути он еще раз хотел кое-что обдумать и взвесить. Вначале он все пытался вспомнить, была ли в его жизни пора, когда кошмар безденежья не тяготел над ним, пытался - и долго не мог. Потом его вдруг озарило: а студенческие годы! В одном из писем той поры отец писал ему из Трира в Берлин: "Можно подумать, что мы Крезы: за один год сынок изволил истратить чуть ли не семьсот талеров, тогда как богачи не тратят и пятисот". "Бедный старик, с нежностью подумал Маркс. - Вероятно, я действительно тратил тогда такие деньги, но разве молодой человек, который каждую неделю изыскивает все более и более эффективные способы разрушить старую систему мира и каждую неделю изобретает системы новые, - разве может он замечать подобные пустяки! И ведь к тому же я был тогда не женат. Очень многие неженатые молодые люди не знают цену деньгам..."

Когда еще у него были деньги? В 1848 году в Брюсселе. Он получил тогда причитавшуюся ему часть наследства. И куда же они пошли? Что было куплено? Несколько тысяч талеров было отдано на нужды бельгийских рабочих, на их революционную борьбу. Остальные, уже в Кёльне, были потрачены на финансовое спасение "Новой Рейнской газеты".