Владимир Бушин - Эоловы арфы

Над многотысячными массами людей, сплотившихся вокруг трибун, витает дух праздничности, воодушевления и единства.

А как они слушают ораторов! Уж кто-кто, а Гайд-парк насмотрелся и наслушался витий да пророков, обличителей да сладкопевцев, хулителей да панегиристов... Здесь столько раз звучали речи умные и пустые, прямодушные и хитрые, честные и льстивые, неотесанные, даже неграмотные и построенные с учетом всех тонкостей высокого искусства элоквенции. Среди них случались не только любопытные, но порой и по-настоящему интересные, дельные, яркие. Однако никого никогда не слушали в Гайд-парке с таким вниманием, с такой серьезностью, как слушают сейчас этих.

И вот что еще любопытно! На некотором удалении от первых семи трибун, напротив, на другой стороне парка, возвышаются еще семь трибун. Там тоже собираются люди, правда, они идут вразброд, многие запаздывают, и они не составили даже половины того моря, что вольно разлилось вокруг первых трибун. И там тоже произносятся речи, иногда очень бурные и страстные, но их слушают так, как обычно слушают воскресных ораторов Гайд-парка.

В Гайд-парке два митинга одновременно? Это невиданно! До сих пор Министерство общественных работ, в ведении которого находится парк, подобных вещей не разрешало. "Что-то странное случилось в королевстве!" очевидно, так заключил бы Гайд-парк, будь он человеком...

И действительно случилось! Но не странное, а вполне назревшее и закономерное, и не только в Англии - чуть ли не во всей Европе, даже в Америке; впервые в истории ныне, в 1890 году, рабочие разных стран мира, выполняя решение прошлогоднего Международного социалистического конгресса, предприняли одновременное, согласованное, активное действие забастовками, демонстрациями, массовыми гуляньями отметили свой праздник Первое мая, выдвигая везде одно и то же требование: законодательное установление восьмичасового рабочего дня.

Повсюду это произошло в самый день праздника. В Германии прекратили работу двести тысяч рабочих. Во Франции демонстрации состоялись в ста тридцати восьми городах и поселках. На улицы Будапешта в этот день вышло пятьдесят тысяч человек, на улицы Вены - сорок, Чикаго и Нью-Йорка - по тридцать, Стокгольма - двадцать... В Италии публичные шествия были запрещены, но тем не менее они все-таки состоялись в Милане, Турине, Ливорно...

В этот день, с молодым наслаждением работая над предисловием к новому немецкому изданию "Коммунистического манифеста", семидесятилетний Энгельс писал: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Лишь немного голосов откликнулось, когда мы сорок два года тому назад бросили в мир этот клич..."

Энгельс, конечно, еще не знал количества первомайских демонстрантов и забастовщиков в разных городах и странах - сообщения об этом появятся в газетах лишь завтра или послезавтра. Но в повсеместном успехе празднования Энгельс был уверен глубоко. И потому, кратко напомнив о славном пути, пройденном международным рабочим движением со времени революции сорок восьмого года, он убежденно закончил: "Зрелище сегодняшнего дня покажет капиталистам и землевладельцам всех стран, что пролетарии всех стран ныне действительно объединились".

И первомайское зрелище в самом деле показало...

Но предстоял еще один день - еще одна, заключительная часть великой симфонии пролетарской солидарности - воскресенье четвертого мая. В этот день к собратьям по классу должны были присоединиться Англия и Испания. Надо было сделать все, чтобы финал симфонии оказался достойным остальных ее частей.

И вот этот день наступил.

Гайд-парк шумит, смеется, рукоплещет. Гайд-парк безмолвствует, слушает, размышляет...

Энгельс оказался в самом центре событий. Организаторы митинга, среди которых главную роль играли Элеонора Маркс и ее муж - журналист и драматург Эдуард Эвелинг, пригласили его на четвертую трибуну. Вместе с ним на этой старой большой грузовой платформе - только что приехавший из Франции Поль Лафарг, молодой писатель и музыкальный критик Бернард Шоу, писатель-эмигрант Степняк-Кравчинский, член парламента и опять-таки писатель Роберт Каннингем-Грехем.

Определенный переизбыток литераторов тотчас заметил зоркий, умеющий во всем найти комическую или хотя бы забавную сторону Шоу.

- Не кажется ли вам, господин Энгельс, - сказал он с улыбкой, - что шесть писателей для одной старой повозки - это несколько многовато и чуть-чуть однообразно?

Энгельс считал Шоу, не так давно появившегося на литературном небосклоне с несколькими романами, честным, лишенным всяких карьеристских устремлений парнем, очень талантливым и остроумным беллетристом, но он был убежден также, что как политик Шоу пока абсолютно ничего не стоит. Об этом говорила не только его принадлежность к фабианцам с их оппортунистической проповедью "муниципального социализма", с наивной надеждой обратить буржуа в социалистов и мирным конституционным путем ввести социализм. ("Благонамеренная банда", - говорил о них Энгельс.) Об этом же, если угодно, свидетельствовал и только что заданный вопрос.

- Да, дорогой Шоу, - сказал Энгельс, тоже улыбаясь, - тут шесть человек пишущей братии. Вы верно подметили сходство между нами. Но как вам могло не броситься в глаза и весьма существенное различие? Вы и Эвелинг ирландцы, Лафарг - француз, Каннипгем-Грехем - англичанин, Степняк русский и, наконец, ваш покорный слуга - немец. Шесть человек - пять национальностей! Я думаю, что для идеи Международного Первомайского праздника это различие гораздо более важно, чем однообразие, подмеченное вами. Разве не так?

- Пожалуй, - охотно согласился Шоу, видя, что Энгельс хоть и старше его в два с лишним раза, но по меньшей мере не уступает ему в наблюдательности, - однако если идти и дальше по пути фиксации различий...

Волна музыки прервала Шоу, а когда она схлынула, Энгельс, не дожидаясь, когда тот продолжит фразу, сказал:

- Различий между нами великое множество. Важны существенные различия, а не любые.

- Я как раз и хочу отметить различие едва ли не самое существенное.

- Как говорят мои соотечественники, я повесил уши на гвоздь внимания, - дружелюбно улыбнулся и наклонил голову к собеседнику Энгельс.

Но в это время на платформу вбежал какой-то молодой человек и, пробравшись к Эвелингу - председателю митинга у этой трибуны, взволнованно сказал ему несколько кратких фраз. Эвелинг тотчас повернулся к Энгельсу:

- Генерал! Получено телеграфное сообщение, что демонстрации и митинги идут в Мадриде, Бильбао, Сарагосе. Но, кажется, больше всего демонстрантов на улицах Барселоны. Называют цифру что-то около ста тысяч.

- Ого! - восторженно откликнулась вся трибуна.

- Это больше, чем в Вене и Будапеште, вместе взятых! - возбужденно и радостно сказал кто-то.