Гавриил Кротов - По существу дела. Приговор 1968 года за антисоветскую деятельность

Прокуратура фабриковала дела, суды творили произвол, администрация мест заключения утончённо издевалась над людьми, кассационные учреждения цинично отвечали на жалобы заключённых. А понесли ли все эти люди наказание? Руденко остался генеральным прокурором, Горкин – председателем Верховного суда, начальник лагеря от погонов лейтенанта дослужился до погонов полковника или получает солидную пенсию «за добросовестное выполнение службы».

Справедливость и сама логика требовали если не наказания, то смены всего этого грязного аппарата прокуратуры, судов, управлений местами заключения. Но этого не произошло.

Значит, кому-то они нужны и сейчас.

Кому же? Если нас громогласно с высоких трибун уверяют, что преследования по политическим мотивам у нас нет?

И мы верим.

Но вполне ли мы уверены?

Рецензент Кружков упрекает: «Не осмеливаясь сомневаться, веря и вместе с тем содрогаясь, люди шептались по углам, именно шептались, а не говорили».

Не шепчутся ли сейчас? Не сомневаются ли? Думаю, что говорить вам об этом нет смысла. Шепчутся все: от образованного коммуниста до колхозника и рабочего. Но не пора ли бросить верить и подумать о том, не придётся ли читать и слышать ещё более страшные и гнусные разоблачения.

Кому же нужны эти пропитанные кровью, потерявшие совесть прокуроры, судьи, палачи? Да тем же участникам всех этих гнусных преступлений.

Я хочу не шептаться, а говорить правду и только правду. Обычно в подтверждение своих слов говорят: «Даю голову на отсечение!». Мне незачем говорить это. Когда моё имя будет известно «органам», трудно сохранить голову на плечах. Но я не хочу шептаться. Прежде чем эти записки попадут тебе в руки, читатель, они будут переданы сперва руководителям верховной власти. Может быть, моя смерть и будет аргументом. Разговор с читателем – это самоубийство, но молчание – преступление.

Не сразу обратился я к вам, читатель, писатель, издатель, народ, и записки увидят свет лишь в том случае, если исчезнут последние сомнения.

Я, как и вы, верил и опасался ошибочно обвинить такую священную для нас вещь, как советское правительство. Поэтому в течение четырёх лет я писал председателю Совета министров, Генеральному прокурору, комиссии Государственного контроля, комитету государственной безопасности (Шелепину и Семичастному), но получал или циничные резолюции вроде «Оставить без внимания», или расследование дела поручали тем, кто фабриковал его.

«Так было, так не будет», – заявляют в печати. Неосведомленный читатель поверит этому, поверит голословно, так как убедиться в этом не имеет возможности, а те, кто находятся в заключении, проиронизируют, что так не будет, а будет хуже. И у них есть основания на эту горькую иронию.

Сталин действовал открыто и грубо. Как сообщалось в закрытом письме ЦК КПСС, он соглашался, что действует методом фашистов: «Если наши враги расправляются так, то почему нам не поступать так же с врагами?».

От такого метода оказалось много неприятностей. За жертв можно было заступиться, пусть через зарубежные органы информации, им можно было сочувствовать; можно было разоблачить всё это, а потом посмертно или при жизни реабилитировать, а всё это заставляет думать.

Решили действовать американским методом, по форме, описанной в романе Феликса Джексона «Да поможет мне бог», но при полном отсутствии тех возможностей, которые были у героя этого романа. Грязь – вместо пули, автомобильная катастрофа, самоубийство, таинственное убийство. За осуждённого по политическим мотивам можно заступиться, выразить ему сочувствие. Поэтому решили, что, кроме 58-й статьи Уголовного кодекса, есть другие, пачкающие до такой степени, что заступаться за этого человека будет позорно и глупо. Так что никому это не придёт в голову.

А судьи, прокуроры остались те же: услужливые циники, потерявшие чувство законности.

Какой человек не согласится принять на себя вину для того, чтобы сберечь «кочан» в надежде, что всё это может измениться; какой муж и отец не согласится на это, ради благополучия семьи?

Ярлык «враг народа» ещё мог вызвать сочувствие, тем более ничего враждебного от такого человека народ не видел. Но если на человека надели ярлык «насильник», «взяточник» или нечто вроде, то какое сочувствие он может вызвать к себе?

Обратим внимание на это и подумаем о нашем законодательстве.

Вводя первый Уголовный кодекс ленинского периода, предполагали ограничить «потолок» наказаний пятью годами, но в связи с наличием вооружённых бандитских отрядов, установили 10 лет. Прошло 45 лет. Власть окрепла, а «потолок» стал выше – 25 лет. Только потом его снизили до 15-ти лет.

В 1960 году был принят новый Уголовный кодекс, который разрабатывался длительное время, прошел все комиссии и комитеты, всё было обдумано и учтено, люди, составлявшие кодекс, получили поощрение, а через полгода понадобились новые указы. Это никого не беспокоило – надо бороться с преступниками. Но против кого направлены эти указы? Крупные взяточники жили и живут, имея дачи, машины, все блага жизни, в крайнем случае их переместят с должности на должность, но эти позорные статьи и указы могут быть для других целей…

«Он не жалуется, не взывает к небесам, не сетует на судьбу-злодейку, не посылает проклятия тем, кто уготовил ему, безвинному, столь горькую участь. Он борется за жизнь, за кусок хлеба, за лишние 200 грамм, не унижая себя: он работает, в труде черпая моральные силы и забвение».

Откуда эта проповедь непротивления злу? Не из толстовской ли повести «Бог правду видит, да не скоро скажет»? Нет, читатель, это умилённая оценка политических заключённых, идейно-передовых людей, данная «подручным» журналистом Кружковым в «Огоньке» №49 от 2.12.1962 г. Это проповедь «подручного» в защиту «заплечных».

Ведь для оценки революционеров всегда было характерно, что они и в заключении не прекращали борьбы против несправедливости и царского деспотизма.

Откуда же такое толстовское умиление у советского журналиста? Да просто это предостережение тем, кто после культа личности Сталина (вернее, при смене одного культа на другой) мог бы пытаться бороться против несправедливости. Чтобы они боролись за «жизнь», за 200 грамм, не считая это за унижение, за прислуживание Цезарю.

«Подручный» нас предупреждает: «Горе тебе, если ты не нашёл места под тусклым лагерным солнцем»… Фетюков, лижущий миски, конечно, пропадёт. Пропадёт и Кавторанг – человек, у которого хватило воли, энергии и навыков командовать людьми в опасной обстановке, организовывать борьбу в Бухенвальде, где он проносил оружие, а в советском лагере не мог сохранить иголку. В чём же слабость Кавторанга? «Он старается, а сил и навыков мало, мерещится перед его глазами прежняя жизнь, не приходит забвение и не уходит тоска – самый лютый враг зэка, хуже любого свирепого конвоя».