Виктор Савельев - Я криминальный репортер. Криминальные очерки и репортажи разных лет

Рыдающую и воющую воровку посадили на скамейку близ остановки, меня – рядом с ней. Радик сидел на корточках перед мадам – со стороны ни дать ни взять: влюбленный мужик «греет», облапив двумя пятернями, нежную руку своей Маруси (с украденным кошельком!).

– Ра-дик! – рыдала мадам, которую Радик брал с поличным в третий раз. – Отпусти, Радик, я точно завязалась! Ну, прости меня! Вот-те крест, в последний раз «на карман» сегодня пошла, напоследок пива хотела купить!

В 80-е годы мобильных телефонов еще не изобрели, звонить ближайшей милиции насчет транспорта приходилось с телефонных будок на улицах и от вахтеров общаг. Все о́перы разбежались: кто искать машину для «арестантки» и телефон, а белобрысый Володя еще на предыдущей остановке спрыгнул с автобуса, чтобы привести потерпевшую, не заметившую кражи кошелька. На скамейке остались только «нежный» Радик, я в чьей-то кепке и мадам, ревевшая у меня на плече. Тянулось время, но машины не было. Радик нервничал – его подчиненные словно провалились!

– Слушай, подержи руку этой суке? – вдруг предложил он мне. – А я в общагу рядом сбегаю, где точно есть телефон…

– Ты охренел?! – зашипел я, осознав, куда ведет роль «стажера».

Радик не понял моего отказа:

– Да ты не бойся, это просто: я научу тебя захвату руки, чтоб она кошель не сбросила. Ты сейчас перехватишь ее кулак у меня, покрепче сожмешь вот таким макаром…

– Да иди ты! – чуть не завопил я.

Радик обиделся, засопел на корточках, уткнувшись взглядом в удерживаемый кошелек. Тут стали сбегаться сержанты, вызвонившие машину: она мчалась к нам из РОВД. Белобрысый о́пер Володя пешком привел «терпи́лу» (так на сленге зовут потерпевшую): молодую работницу, рыдавшую из-за кражи зарплаты. Ее тоже примостили на скамейке, но так, чтобы я, как живой щит, отгораживал жертву от обокравшей ее «купчихи». Теперь обе рыдали у меня на плечах: воровка – на правом, потерпевшая – на левом.

– Женщина, прости меня! – кричала справа воровка, понимая, что «ходка» на зону ей обеспечена. – Не пиши на меня заявления ментам…

– Никогда не прощу! – рыдала ее жертва слева и через меня огрела сумкой карманницу. Та свободной рукой ответила «терпи́ле» из-за моей спины: удар пришелся в основном по моей шее!

Я из последних сил «держал нейтралитет», получая вместо уклонявшейся за меня рецидивистки оплеухи от разбушевавшейся «терпи́лы». К счастью, подкатил милицейский «воронок», и рыдавших дам опергруппа увезла в райотдел; воровку в «воронок» умело ввели под руки, не давая скинуть единственную улику. Там в дежурной части полностью расчистили письменный стол – и над ним, под протокол, на глазах у приведенных поняты́х, разжали кисть руки рецидивистки и подсчитали деньги в кошельке, выпавшем из руки мадам. Пока оформляли протокол, она не переставала скулить, растирая посиневшие пальцы и размазывая по лицу слезы и тушь ресниц… На прежнюю степенную «кустодиевскую красотку» она теперь не походила!

На другой день милицейское начальство – в довесок к удачному задержанию – прислало ко мне в редакцию «легенду угрозыска», былого грозу всех карманников города.

Легендарный о́пер был невысокого росточка пенсионером МВД, теперь садоводом. Пенсионер поведал о страхе, в коем он когда-то держал «щипачей», ворча на нынешних о́перов, которые без машины и доставить-то вора не могут. А вот они с напарником в каком-то году ночью шесть километров пешком вели карманника в ближайшую милицию, держа за обе руки. Но так и не дали ему сбросить украденный «лопатник» (т. е. кошелек).

– Да что же он за такой путь руку-то от вас не вырвал? – изумился я.

– А вы возьмите мой бумажник, – предложил бывший о́пер, достав из куртки потертый дедовский кошель.

Я не успел как следует взять потертый хром кошелька правой рукой, как дед сплющил мои пальцы костоломным захватом. Я взвыл почище, чем та воровка на скамейке! Рукопожатие статуи командора Дону Гуану в «Каменном госте» А. С. Пушкина было пухом в сравнении с тем, что этот мастер мог сотворить со схваченной кистью руки, с ее пальцами, сдавленными суставами…

– Ну, теперь попытайтесь разными способами вырваться! – предложил пенсионер.

Но вырвать руку из пальцев старого профессионала не удалось. По уходу былого «о́пера» я долго массировал кисть руки, онемевшую от «железного капкана», и только тогда в полной мере понял, что значило «подержать руку этой суке» . Вот почему карманница скулила в райотделе, даже когда ей отпустили руку… Надо было на себе испытать этот костоломный захват, чтобы понять, что рыдала рецидивистка не только из-за того, что попалась, но и от боли в пальцах, которые «стискивали» больше часа…

То, что негоже репортеру заламывать пальцы женщине, даже воровке, это даже не обсуждается… От такого «участия журналиста в событиях» с ума бы свихнулись на журфаках, где нас учили окунаться в жизнь. Но я так и не написал этот репортаж, хотя редко журналисту выпадает удача присутствовать при реальном задержании преступника, быть очевидцем, а не писать с чьих-то слов. Но что-то меня останавливало: то ли нехватка еще какой-то фактуры, то ли (что я чувствовал скорей подсознанием!) правда жизни оказалась слишком горька, чтобы я расписал подвиги сыска после слёз боли женщины и урока отставного «костолома»… Возможно, не будь «эпизода» на скамейке, у меня бы и написался очерк… Но предложение мне, журналисту, «подержать эту суку» и самому малость помучить женщину, замяв ей кисть руки, словно подрезало жилы прежде задуманной темы. Какое уж там «и пальцы просятся к перу, перо к бумаге»! Тянулись дни за днями, а я все не мог сесть за текст – не писалось откровенно… Конечно, более бойкий репортер просто выкинул бы «досадный эпизод» и «навалял» в газету какую-нибудь бодренькую полуправду с «позитивом»… Но я не пишу тексты, за которые стыдно.

Так или иначе, но по каким-то причинам репортаж не написался, хотя мне звонили из милиции, интересовались… Не срослась у меня тема и с той внутренней правотой, которая, верю, необходима журналисту для честного очерка в газету. В итоге зря потеряли время все, в том числе и я, потратив пару недель на погружение в жизнь опергруппы угрозыска.

Как ни смешно, но выгоду от этого получил майор Карлуша: ни один из секретов его отдела так и не вышел на газетные полосы.

(Написано в 2018 году специально для книги «Я криминальный репортер»).

Удивительно, что к ним еще не заглядывал ни один газетчик, а оказалось, жили Сафроновы через квартал от редакций, в доме, мимо которого я лично прохожу, по крайней мере, дважды в день. Обычная комната на девятом этаже, обычная семья. У Геннадия Геннадьевича спокойная манера разговора, привычка курить сигареты с фильтром. Людмила Петровна – Люся, как он ее называет – за беседой то и дело посматривает на экран телевизора: что там? Разговору иногда мешает белобрысый пятилетний Женька: то залезет на мать верхом, то целит в нее и щелкает из пластмассового пистолета. Женьке по малости лет и невдомек, что год назад в его маму направили ствол вовсе не игрушечного пулемета – пулемета, из которого уже скосили двух сотрудников милиции и через секунды скосят еще двух пассажиров и ранят беременную женщину… Что из той холодной сентябрьской ночи мама и папа могли вовсе не вернуться в его комнату, где так хорошо скакать с пистолетиком и лазить по детской спортивной стенке. Да, так уж получилось, что во время захвата бандитами самолета в Уфимском аэропорту в ночь с 19 на 20 сентября прошлого (1986) года в центре событий оказалась уфимская семья – муж и жена Сафроновы, работники аэропорта. Рассказать о том, что видели они – очевидцы, – и хотим мы в этой публикации. Попробуем восстановить, как это было, не прибавляя и не приукрашивая…