Джеффри Бест - Война и право после 1945 г.

Но «континентальные» авторы клеймили, когда они были на это настроены, «англо-саксонский» стиль ведения войны как предательство принципа неприкосновенности некомбатантов не за то, что делалось с гражданской собственностью, а за то, что, как правило, происходило с гражданскими лицами. Англо-саксонские авторы, со своей стороны, отвечали, что к их странам несправедливо придираются за то, что они делают то же, что сделала бы любая страна в условиях войны, если ей представилась возможность. Поднятые тогда вопросы остаются по-прежнему актуальны. Как бы ни изменились средства и способы ведения войны, термины, в которых в XX в. ведутся эти дебаты, остаются все теми же, что и в XVIII в.: блокада, контрабанда и бомбардировка. Разумеется, блокада вражеских портов и захват в любом месте в международных водах военной контрабанды (в строгом и конкретном первоначальном смысле, т. е. грузов и снаряжения, необходимых для ведения войны) были наиболее очевидными способами для морской державы заставить врага уступить. С самого начала было признано как часть обычного права морской войны, что, как только установлена ближняя блокада, действие прав нейтральных государств временно приостанавливается. И если они нарушают блокаду или перевозят контрабанду, они делают это на свой страх и риск. Это было понятное и разумно ограниченное определение прав воюющих на море, которое нейтральные государства были в состоянии соблюдать. И, как правило, у них вряд ли был другой выбор.

Мучительные проблемы и споры начинались только тогда, когда доминирующая морская держава пыталась расширить свое преимущество за эти рамки: использовать право полной блокады на расстоянии, превосходящем дальность пушечного выстрела или видимость в дневное время, и считать контрабандой не только военные грузы, но и вообще все, что могло поддерживать другое государство в его усилиях по ведению войны, что, в конечном счете, означало попытку уморить противника голодом [31]. Логически рассуждая и учитывая общность интересов вооруженных сил и гражданского населения, о которой так любят заявлять национальные государства, нет никаких препятствий и ограничений для такого расширения доктрины. Гражданские лица в любом случае пострадают, но (если рассуждать по аналогии) государство в тотальной войне имеет не больше права использовать их, чтобы накормить своих солдат, чем солдаты во время боевых действий имеют право использовать их в качестве щита. Исторически, разумеется, имелись возражения, которые нейтральные государства могли выдвинуть против ущемления их традиционных прав. В свое время Великобритания столкнулась с этими возражениями и волей-неволей должна была считаться с ними, по мере того как, достигнув статуса господствующей морской державы, она первой начала продавливать закон в этом направлении. Но она не была последней.

Морская война влечет за собой целый ряд осложнений в отношениях между воюющими и нейтральными государствами, которые, как правило, не возникают во время сухопутной войны. Парижская Декларация 1856 г., Гаагская мирная конференция 1907 г. и Лондонская военно-морская конференция 1908–1909 гг. одна за другой переформулировали нормы и правила, которые впоследствии рассыпались под ударами войны. Великобритания (в 1789–1782 гг., 1793–1814 гг. и 1914–1918 гг.), США (в 1862–1864 гг. и 1941–1945 гг.) и Германия (в обеих мировых войнах), военный флот которых в начале XX в. был усилен подводными лодками и торпедами, каждая в свою очередь, принимались подсчитывать, как долго можно испытывать терпение нейтральных государств, прежде чем оно лопнет, а также «за» и «против» превращения государств из нейтральных во вражеские. Когда контекстом дискуссии была большая стратегия, а главной ставкой – национальное выживание, принцип неприкосновенности некомбатантов рассыпáлся в прах. К концу Второй мировой войны стало ясно, что некомбатанты в тотальной войне не дождутся неприкосновенности ни в открытом море, ни на блокированных территориях. Были ли усилия по восстановлению этого принципа успешными и до какой степени, мы увидим далее.

Проверенная временем тактика бомбардировок еще больше ослабляла старинный, закрепленный в обычае принцип неприкосновенности некомбатантов, поскольку в XX в. она оказалась связана с изобретением еще более смертоносным, чем подводная лодка и торпеда. Укрепленные города стали объектами бомбардировок, как только военные технологии впервые предоставили возможность их проведения. И с самого начала эта практика вызвала яростные споры. Вряд ли какая-либо составная часть истории военного права может дать нам лучшую иллюстрацию постоянства и преемственности его проблем. Бомбардировки, осуществляемые с помощью примитивных мортир и осадных орудий, порождали те же самые аргументы, иногда менее, иногда более серьезные, что и сотни лет спустя те же действия, осуществляемые с помощью «Хейнкелей», Б-52 и межконтинентальных баллистических ракет. Бомбардировки, и тогда и сейчас, чаще всего не бывают точными. Никто не оспаривает право осаждающих бомбить укрепления и занимающих их вооруженных людей. Но выстрелы и снаряды часто попадают мимо цели, убивая мирное население, разрушая гражданские объекты и очень часто уничтожая огнем всю прилегающую территорию. Некоторая неточность прицеливания неизбежна. Ни один правовед или генерал не отдаляется от реальности настолько, чтобы жаловаться на это. Но, начиная с определенного момента, непреднамеренное разрушение может оказаться, выражаясь современным языком, несоразмерным. В этом состоит менее серьезное основание для критики. Более серьезное начинается с подозрения или, еще хуже, уверенности, что такой сопутствующий ущерб (еще один современный термин) в конечном счете вовсе не был непреднамеренным. Артиллерист и, как это чаще происходит в наше время, пилот бомбардировщика могут намеренно бить по гражданскому населению и домам. И его мотивы нередко могут не иметь никакого правового оправдания – его действия могут быть продиктованы попросту расовой или религиозной ненавистью или желанием привести в ужас тех, кто еще не был атакован. Но есть два мотива, которые могут быть до определенной степени юридически оправданы.

Первый благовидный предлог состоит в том, что в месте атаки законные цели, т. е. настоящие военные объекты, настолько тесно окружены невоенными или не очень военными объектами, что, принимая во внимание невозможность соблюдать абсолютную точность, ничто не может удовлетворить военную потребность, кроме как бомбометание по площадным целям, или ковровые бомбардировки, как мы это теперь называем. Первичным намерением, в конце концов, было не причинить вред мирным людям; но как же можно не причинить им вреда, если их присутствие используется как щит для военных? Грязные уловки такого рода несовместимы с законными методами ведения войны. Принцип неприкосновенности некомбатантов, безусловно, игнорируется, но его, по-видимому, всегда трудно соблюдать в подобных случаях, которые по своей природе достаточно редки.