Аркадий Ваксберг - Преступник будет найден (Рассказы о криминалистике)

Объясняя впоследствии сущность созданного Буринским фотографического цветоделения, профессор С. М. Потапов писал, что она основывается на чрезвычайно любопытном оптическом эффекте: «Снятые с двух одинаково экспонированных негативов или диапозитивов пленки, сложенные вместе, нарушают первоначальное соотношение светов и теней, так как удвоенный теневой слой пропускает количество света не в два, а в четыре раза меньше по сравнению с пропусканием одного слоя».

Теперь этот вывод кажется совсем несложным и даже самим собой разумеющимся. Буринскому же потребовался не один год кропотливейшего труда, чтобы прийти к нему и воплотить в жизнь.

Пятнадцать лет были посвящены не только размышлениям и чтению литературы, но и опытам, уточнениям, шлифовке. Поиск практической базы для своих опытов привел Буринского в суд. Но не одна лишь база была нужна талантливому ученому-самородку: он жаждал приносить пользу людям, он не представлял себе науку ради науки, ему был чужд бесстрастный академизм, чурающийся всякой утилитарности.

Благородно стремление служить истине, правосудию! Буринский добровольно поступил на эту службу, преодолевая сопротивление ретроградов, скепсис ученых мужей, косые взгляды судебных чиновников. Начиная с сентября 1889 года, он проводит в Петербургском окружном суде серию блестящих экспертиз. До той поры ничего подобного судебная практика не знала.

Речь шла о подлогах. Это едва ли не самое типичное преступление в обществе, построенном на власти денег. В обществе, где все продается и покупается. Где порочной романтикой окружены всевозможные купчие и закладные, дарственные и завещания, чеки и векселя.

Мало кто добивался богатства честным трудом. Но и бесчестность бывает разная. Сложные махинации «в рамках закона» считались честными, за них не судили — им аплодировали. Иные же, у кого размах поменьше и фантазия невелика, прибегали к другому обману: вытравляли на денежных или товарных документах имена, суммы, подписи, даты, вписывали на их место то, что могло их осчастливить.

Распознать эти уловки было трудно. Пользовались обычно химическими реактивами — пытались как бы «проявить» вытравленный текст, ослабив яркость того, что написан взамен уничтоженного. Редко это удавалось. К тому же «химия» уничтожала, портила сам документ, обесценивала его не только с точки зрения товарной или банковской, но и с точки зрения судебной, процессуальной: до суда доходил уже испорченный документ, далекий от вида, в который превратил его преступник, и судьи имели все основания сомневаться в точности представленной им улики.

И вот тут-то явился Буринский. Он не погружал документ в «священные жидкости», не капал на него всевозможными ядами — он его фотографировал. Много раз — по своему цветоделительному способу. И на фотоснимках документа в конце концов проступали дотоле невидимые слабенькие, совсем прозрачные штрихи. Еще снимок... Еще и еще... Штрихи становятся контрастнее, ярче. Вот он, прежний текст, гот, что так тщательно и, казалось бы, навечно был вытравлен злоумышленником. Весь процесс «оживления» запечатлен на последовательно выполненных снимках. Наглядность поразительна. Убедительность неотразима.

Подводя первые итоги своей работы в суде, Буринский торжественно заявил на первом русском фотографическом съезде, что у преступника уже нет «средств свести с бумаги без порчи ее поверхности следы письма таким образом, чтобы фотография была бессильна их обнаружить».

Человек редкого трудолюбия и скромности, преисполненный вместе с тем чувством собственного достоинства и гордости за свое открытие, он писал: «...я очень хорошо сознаю, что выработанный мною процесс страдает множеством недостатков... Необходимо, однако, принять во внимание, что один человек, располагавший самыми ничтожными денежными средствами, не мог довести до совершенства целую... отрасль светописи, не имея притом ни предшественников, ни сотрудников... Но думаю, что и в таком виде процесс мой имеет значение как зародыш новой отрасли светописи, фотографии исследующей... Я сделал, что мог; другие сделают более».

Он сделал тогда еще не все, что мог. Прошло всего два года, и Буринский провел свою самую знаменитую экспертизу. И хотя эта экспертиза не была судебной, она имеет все же прямое касательство к суду, потому что именно здесь цветоделительный метод Буринского выдержал самый трудный экзамен. Доказав свою полезность, обоснованность и огромные перспективы, этот метод прочно утвердил себя в криминалистической практике, сделал привычным и необходимым участие фотообъектива в раскрытии преступных тайн.

На этот же раз дело касалось тайны исторической, над которой бесплодно бились более полувека именитые академики. В 1843 году в Московском Кремле устраивали подземные ледники. Вместе с кусками земли лопата выбросила на поверхность и медный сосуд. Среди прочих «сувениров» в нем оказались и куски полуистлевшей кожи с еле различимыми следами текста. Впрочем, текст был виден не на всех кусках, хотя «бессловесная» кожа имела свинцовые и восковые печати.

Царь повелел передать находку академикам: ясное дело, кто же еще знает все на свете? Кому же еще покорно открываются тайны веков?

Нельзя сказать, что кремлевские находки попали в руки людей бесталанных. Отнюдь! Над их секретами трудились видные ученые. Академик Я. И. Бередников разгадал возраст документов — их «рождение» относилось ко времени Дмитрия Донского. Академик Г. И. Гесс тщетно пытался «проявить» поблекшие письмена химическим путем. Он не виноват, что тогдашняя химия была не столь всемогуща.

Но кто-то поспешил объявить документы вовсе не читаемыми. Пытавшихся разобраться — одернули. На ищущих — накричали. Зачем же так, боже мой, зачем?! Если ты не смог прочесть, то почему же не смогут другие? Хотя бы не столь именитые и не столь чиновные, как ты?

«Вовсе не читаемые» документы законсервировали на полсотни лет в архиве Министерства иностранных дел. В 1894 году другой академик — историк Н. П. Лихачев подверг сомнению категорическое заключение своего предшественника. Он не терял надежды увидеть невидимое и тем самым «дать русской науке целые открытия в области истории администрации и финансового управления Руси XIV столетия».

Пергаментные свитки вновь подверглись атаке химических реактивов. Эта атака была отбита: древняя тайна не хотела сдаваться без боя, она держалась насмерть.

Тогда-то и вспомнили о новом оружии, изобретенном Буринским. Оно сработало безотказно. «Сравнение кожаного документа XIV века, лишенного, по-видимому, всяких следов письма, — докладывал объективный наблюдатель академик А. С. Фаминцын, — и рядом фотографического снимка, сделанного Буринским, с ясным, отчетливым текстом, производило впечатление чуда и могло бы быть сочтено за мистификацию, если бы вся работа восстановления не происходила на глазах многих свидетелей».