Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}

Прокурор в своей речи говорит: «Я вижу опасность этого преступления в его дерзости».

Судья: Подсудимый Буковский, почему вы цитируете речь обвинителя?

Буковский: Надо мне — я и цитирую. Не мешайте мне говорить. Поверьте, мне и так нелегко говорить, хотя внешне моя речь идет плавно. Итак, прокурор считает наше выступление дерзким. Но вот передо мной лежит текст советской Конституции:

«В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется законом… г) свобода уличных шествий и демонстраций». Для чего внесена такая статья? Для первомайских и октябрьских демонстраций? Но для демонстраций, которые организует государство, не нужно было вносить такую статью — ведь и так ясно, что этих демонстраций никто не разгонит. Нам не нужна свобода «за», если нет свободы «против». Мы знаем, что демонстрация протеста — это мощное оружие в руках трудящихся, это неотъемлемое право всех демократических государств.

Где отрицается это право? Передо мной лежит «Правда» от 1? августа 1967 г., сообщение из Парижа. В Мадриде происходил суд над участниками первомайской демонстрации. Их судили по новому закону, который недавно принят в Испании и предусматривает тюремное заключение для участников демонстрации от полутора до трех лет. Я констатирую трогательное единодушие между фашистским испанским и советским законодательством.

Судья: Подсудимый, вы сравниваете вещи несравнимые: действия фашистского правительства Испании и Советского государства В суде недопустимо сравнение советской политики с политикой иностранных буржуазных государств Держитесь ближе к существу обвинительного заключения. Я возражаю против злоупотребления предоставленным вам словом.

Буковский: А я возражаю против нарушения вами моего права на защиту.

Судья. Вы не имеете права что-либо возражать. В судебном процессе все подчиняется председательствующему.

Буковский ' А вы не имеете права меня перебивать Я не уклонился от существа моего дела На основании статьи 234 УПК я требую, чтобы это мое возражение было занесено в протокол.

Судья: (секретарю) Занесите, пожалуйста.

Буковский:Прокурор говорил голословно. Но об этом — потом Никто из выступавших не привел примеров грубого нарушения общественного порядка на площади Пушкина — кроме одного свидетеля, но стоит ли о нем говорить, если его фамилия — йезоб- разов.

Судья: Подсудимый, прекратите недопустимый тон Какое право вы имеете оскорблять свидетеля? И потом, вы говорите, точно на митинге, обращаясь к публике Обращайтесь к суду.

Буковский:А я его не оскорбляю Рассмотрим дело по существу Люди в штатском, без повязок, называли себя дружинниками — но только из их действий можно было понять, что они дружинники. Дружинники играют серьезную положительную роль в борьбе с преступностью — ворами, хулиганами и т п — при этом они всегда носят повязки. И никакой инструкцией не предусмотрено право дружинников разгонять политические демонстрации. Кстати, об инструкции — где она? Она — не закон, но если она обязательна и достаточно ссылки на нее в суде, — а она ведь была применена, люди были задержаны, и на них завели дело — тогда она должна быть оглашена в суде Но эта инструкция во всяком случае требует, чтобы дружинники при исполнении своих обязанностей носили повязки. А они нам даже не показали своих документов. Когда ко мне подбежал выступавший здесь свидетелем дружинник Клейменов, он крикнул: «Что это за гадость здесь поразвесили ' ' Сейчас как дам в глаз ' ».

Безусловно, все это было подготовлено: люди на площади знали заранее о нашей демонстрации. В самом деле милиционер Грузинов показал, что он не заметил на площади никакого нарушения общественного порядка и не подходил к демонстрантам до тех пор, пока некий человек в штатском не приказал ему задержать одного из нас Может быть, этот человек был дружинником ' Нет. Как мог бы опытный милиционер не опознать дружинника, если бы у него была повязка? Так кто же мог быть этот человек? С какой стати Грузинов стал бы выполнять просьбу частного лица о задержании другого, не нарушившего общественный порядок? Значит, он был заранее проинструктирован и, видимо, достаточно конкретно.

Полковник КГБ Абрамов прибыл на площадь, наверно, не как частное лицо. Вряд ли он там гулял (да и по его действиям непохоже). Напрасно суд не вызвал его в качестве свидетеля — он мог бы сообщить по делу вещи не менее важные, чем многие другие свидетели.

Заметьте — я до сих пор не употреблял этого слова, но тут похоже на провокацию. В самом деле, как еще назвать это? Представьте себе, что вы 1 мая идете по улице с первомайскими лозунгами и какой-нибудь гражданин в штатской одежде, без повязки, отнимает у вас этот лозунг. Тут ясно, извините за выражение, что он может схлопотать по шее. По шее. Не на это ли рассчитывали дружинники и не затем ли прибыл полковник Абрамов на площадь Пушкина? Не за тем ли, чтобы вовремя уловить момент, когда возникнет повод для уголовного дела? Тут интересны слова полковника Абрамова, которые он сказал, когда Делоне привели в штаб дружины: «Делоне, если бы мы вовремя не прекратили эту демонстрацию, вы, молодой поэт и интеллигентный юноша, оказались бы в тюрьме с ворами и хулиганами».

А зачем нужно было производить столько обысков? Зачем обыскивать нарушителя общественного порядка? Чтобы отобрать у него предмет, посредством которого он нарушил этот порядок? У нас нечего было отбирать дома — мы всё принесли на площадь. Чего же было искать? Булыжников, которые мы должны были кидать? Ну, еще можно было бы понять, если бы обыски были произведены только у нас. Однако обыски были произведены даже у свидетелей и у посторонних лиц (перечисляет фамилии). Зачем это? Можно понять: обыски дают возможность следить, искать других участников и т. п. Однако немыслимо, чтобы такое число обысков было произведено по случаю нарушения общественного порядка на площади. Зачем нам предъявляют для опознания фотографии людей, не имеющих отношения к демонстрации? Все это можно понять только в том случае, если обысками руководил КГБ.

Органы государственной безопасности выполняют в нашей стране полицейскую роль. О какой демократии можно говорить, когда за нами непрерывно следят? Пусть ловят шпионов. Зачем нас допрашивают о наших знакомых, о том, что мы делали два-три года назад и т. п.?

Я признаю важную роль органов КГБ в борьбе за безопасность государства. Но причем они в данном случае? Здесь не было внешних врагов. Может быть, думали о внутренних? Оснований для вмешательства органов госбезопасности не было, но посмотрим, как велось наше дело.