Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}

Оказывается, я еще и националист. Вот только бы уточнить — буржуазный или, может, социалистический? Я в своих заявлениях не касался национального вопроса. Такое заключение делается только на основании того, что я писал о нарушениях законности, допущенных на Украине. А если бы я жил в Тамбове и написал что-нибудь подобное — каким бы я националистом был, тамбовским? Львовские прокуроры не могут без того, чтобы к «делам» такого типа, как мое, не привязать национализма. Они, наверное, в каждом втором буржуазного националиста видят.

Прокурор цитирует часто цитируемые слова Ленина о «едином взаимодействии пролетариев великорусских и украинских». Но нельзя обходиться все время одной цитатой, нужно брать ленинскую национальную теорию в целом. Должен напомнить государственному обвинителю, что В. И. Ленин уже в советское время, когда существовал СССР, настойчиво подчеркивал, что местный национализм сам по себе не возникает, что он всегда бывает реакцией на великодержавный шовинизм, что лучший способ борьбы с национализмом — искоренять его первопричину — шовинизм. Эти ленинские указания отражались в решениях партийных съездов до самого начала тридцатых годов, когда Сталин окончательно стал проводить свою национальную политику.

Еще одно открытие сделал прокурор: оказывается, я пою с чужого голоса. Источником моих мыслей он делает какого-то американца Эвенштейна. Может, государственный обвинитель подскажет мне, где бы я мог почитать цитированного им Эвенштейна? Ведь у нас судят по 62 статье Уголовного кодекса (УССР) только за чтение таких книг, независимо от того, разделяю ли я их мнение. Никак не может представить себе государственный обвинитель, что можно без помощи эвенштейнов или кого-нибудь другого сформировать свои собственные мысли, собственные убеждения. Я, видите ли, виновен еще и в том, что мое сопроводительное письмо к П. Е. Шелесту передала радиостанция «Свобода» и напечатал журнал «Сучасшсть». И этот факт смакуется, хотя к сегодняшнему обвинению он не имеет ни малейшего отношения. Государственный обвинитель высказывает даже предположение, что, может, я лично передал эти материалы, а перевранные данные о моей личности, приведенные там, — всего лишь хитрый прием. На чем строятся эти предположения? Исключительно на желании нагнести обстановку в суде.

Прокурор тут вспоминал выступление Г. Е. Шелеста на XXIII съезде КПСС, в котором первый секретарь ЦК КПУ называл имена способной творческой молодежи. От этой молодежи государственный обвинитель меня отмежевывает. А известно ли уважаемому прокурору, что произведения названных Шелестом лиц, напечатанные и ненапечатанные, независимо от желания авторов также появляются в тех журналах и передаются теми радиостанциями? Но ведь их не судят за это и даже называют как лучших с трибуны партийного съезда.

В длинном и «пристрастном» слове прокурора мало чего-нибудь существенного, что требовало бы ответа. Ведь не назовешь же аргументами, например, выражения, не делающие чести юристу: «поднял исступленный шум», «распускает по свету божьему пасквили», «зубоскальство», «как пьяный хулиган» и т. п. Я не хочу оскорблять личность уважаемого прокурора, как он оскорбляет меня. Но все-таки должен выразить сожаление, что в свое время в одном из наших юридических вузов, немного обучаясь науке Демосфена, совсем не обращали внимания на формальную логику. Государственный обвинитель делает ту же логическую ошибку, что и в обвинительном заключении: частичное возводит в ранг всеобщего или вообще делает обобщающие выводы из ничего, из своих субъективных представлений. Прокурор несколько раз подчеркивает, что своими «клеветническими заявлениями я хотел повлиять и влиял на некоторые нестойкие группы населения». Но ведь следствие не установило ни одного факта распространения мною заявления «Горе от ума», кроме посылки его в официальные республиканские органы. Итак, по логике прокурора, «нестойкие группы населения» — это первый секретарь ЦК КПУ П. Е. Шелест, председатель КГБ при Совете Министров Никитченко и другие руководители республиканского ранга. Строить же обвинение на субъективных предположениях прокурора о моих намерениях — юридически жалкий прием.

Такой же спекулятивный прием — перенесение центра тяжести на Караванского. Я писал о двадцати осужденных, а не об одном Караванском. Но осужденные, в основном, молодежь, а на прошлом Караванского можно сыграть, сев на своего любимого конька — национализм. Но ведь я нигде не писал, что оправдываю прошлое Караванского, я только утверждал и утверждаю, что повторное заключение способного переводчика и языковеда Караванского через 5 лет после амнистии — юридически не обосновано, а 25-летний срок заключения — действительно каннибальский.

Речь прокурора могла бы быть вдвое короче, если бы он не адресовал мне претензий к произведению Валентина Мороза «Репортаж из заповедника имени Берия». Я нигде не писал и не заявлял, как я отношусь к содержанию заявления Мороза. Я сделал то, что сделал бы на моем месте каждый порядочный человек: по просьбе Мороза, переслал его заявление адресатам — депутатам Верховного Совета УССР. Морально оправдывает меня и то обстоятельство, что, как мне известно, администрация мордовских лагерей не пропускает заявлений и жалоб заключенных на лагерный режим, и потому заключенные должны обращаться к внецензурным способам передачи жалоб в руководящие инстанции. Во время следствия по своему делу я узнал, что политзаключенный Валентин Мороз за написание «Репортажа из заповедника имени Берия» повторно привлечен к уголовной ответственности. Потому прокурор Садовский имеет возможность предложить свои услуги, выступить на суде Мороза и адресовать ему то, что адресовал тут мне.

Однако с некоторыми пунктами обвинительной речи я целиком согласен. С тем, например, что автобусы с маркой «Львов» можно встретить во многих странах, что на Львовщине добывают немало нефти и газа, что в Казахстане нужно развивать хозяйство. Согласен с тем, что дружба народов — великое дело, и не только народов СССР. Если только это, конечно, дружба равноправных народов и если она духовно обогащает все народы. Согласен еще со многими известными истинами. Не понимаю только, какое все это имеет отношение к выдвинутому против меня обвинению. Видно, государственного обвинителя и здесь подвела недоученная им в свое время формальная логика.

Не буду больше тратить времени на полемику с прокурором, потому что полемизировать можно с какими-то тезисами, подкрепляемыми аргументами. А на брань бранью я отвечать не умею. Не буду еще раз повторять доказательства своей невиновности. Слишком много я об этом сегодня говорил, к тому же, я присоединяюсь к сказанному адвокатом Вет-винским.