Коллектив авторов - Судебные речи известных русских юристов

Так можно уберечь себя проходящему от постепенно падающих в течение века камней разрушающегося здания. Но если стена рухнет вдруг, она неминуемо задавит того, кто был около нее.

Вот что я хотел сказать вам.

Пораженный неожиданной постановкой обвинения, я растерялся. Вместо связанного слова я отдал себя во власть впечатлениям, которые сами собой возникли в душе при перечувствовании всего, что видел, что выстрадал он...

Многое упущено, многое забыто мной. Но пусть не отразятся мои недостатки на судьбе его.

О, как бы я был счастлив, если бы, измерив и сравнив своим собственным разумением силу его терпения и борьбу с собой, и силу гнета над ним возмущающих душу картин его семейного несчастья, вы признали, что ему нельзя вменить в вину взводимое обвинение, а защитник его -- кругом виноват в недостаточном умении выполнить принятую на себя задачу...

Присяжные вынесли оправдательный вердикт, признав, что преступление было совершено в состоянии умоисступления.

13 марта 1881 г. в Козмодемьянске, в своей квартире, купец, Семен Замятнин путем угрозы убийства заставил казанского купца Курбатова подписать в свою пользу четыре векселя на сумму 100 тысяч рублей. Угрозой мести Замятии" предложил Курбатову молчать обо всем происшедшем. Курбатов, прибыв домой в Казань, немедленно рассказал о случившемся прокурору.

Допрошенная в ходе предварительного расследования дела жена Замятнина показала, что векселя на 100 тысяч рублей были получены ею от Курбатова еще ранее, когда она была с последним; в интимных отношениях, и еще до ее брака с Замятниным. Факт близких отношений Курбатова с Замятниной до ее брака подтвердился при расследовании дела. Однако Курбатов категорически отвергал выдачу Замятниной векселей; данными по делу этот факт также не подтверждался.

Замятнины были привлечены к уголовной ответственности по обвинению в вымогательстве.

Дело слушалось Казанским окружным судом 7--9 июня 1882 г. В качестве представителя гражданского истца по делу выступал Ф. Н. Плевако, речь которого, представляющая известный теоретический и практический интерес, публикуется в Сборнике.

Шестнадцать лет -- я адвокат.

Профессия дает нам известные привычки, которые идут от нашего труда. Как у кузнеца от работы остаются следы на его мозолистых руках, так и у нас, защитников, защитительная жилка всегда остается нашим свойством не потому, что мы хотим отрицать всякую правду и строгость, но потому, что мы видим в подсудимых по преимуществу людей, которым мы сострадаем, прощаем, и о которых мы сожалеем.

Годы закаливают нас в этой привычке...

Рядом с ними к нам приходят и другие люди, которые жалуются на преступников, подсудимых и говорят: "Они нас обидели, защитите нас, просим вашего содействия; у нас нет других защитников, нам не к кому обратиться".

Кроме нас, защитников, для прямой защиты их от обидчиков, законом не создано иного класса. При нашей привычке защищать, при нашей привычке к снисхождению мы встречаемся с необходимостью требовать восстановления нарушенных прав, отнятия из их рук того, что они захватили.

Если ко мне является человек, у которого сняли с плеч кафтан, я действую таким образом, чтобы возвратить похищенное; ко если этот же человек требует наказания преступника, то его заявление кажется мне еще недостаточным.

Как же примирить это?

Очень легко!

Нужно только уметь поставить пределы того чувства к подсудимому, о котором я говорил, и чувства справедливости к тому человеку, который страдает.

Заявляют иск разного рода люди: иные хлопочут о том только, чтобы выиграть свой иск, иногда даже несправедливый. Защита, готовая клевать, явится пособником такого человека, -- позорна и нечестна.

Наоборот, -- нет выше задачи, как защищать невинно потерпевшего...

Но есть противоположный класс потерпевших, где сила смеется над всем.

Когда приходят к нам обиженные люди и говорят, что у них силой отняли то, что им принадлежит, что им негде искать защиты, -- тогда указываешь им на бога; но они отвечают, что там -- пустое место, вот тут нужно уличить, покарать преступника, доказать ему, что насилие -- презренно, потому что нарушает человеческие права...

Бывают еще третьего сорта дела, когда под влиянием гнева, вражды и других житейских обстоятельств, человек Порой совершит преступление, а потом сам "е может додуматься, как он его совершил; дело поправлять поздно, и вот из чувства самосохранения он начинает отпираться. Может быть, он не прочь возвратить несправедливо отнятое, но боится дать улики обвинению.

Тогда он начинает давать невероятные показания, говорить неправду; между тем потерпевший -- страдает, интересы его -- нарушены... Тут мы будем вполне правы, защищая эти интерсы, но не будем правы, если захотим карать обвиняемого.

Для меня безразлично, останется ли обвиняемый в этом городе или будет сослан. Позор подсудимого для интересов Курбатова не имеет значения.

Вся наша просьба заключается в том, чтобы вы рассудили, законные ли те документы, которые находились в руках Замятнина,-- выданы ли они добровольно, как всякий честный акт, или же взяты силой из рук того, кому имущество принадлежало.

Задача поверенного гражданского истца заключается в удовлетворении его гражданского иска, и только в этих пределах я буду разъяснять перед вами настоящее дело.

Вопрос, как вы знаете, поставлен ребром. Приходит человек и говорит нам: "Меня обманули -- заставили силой и угрозами подписать векселя... Прошу признать их недействительными".

Приходит также другой и говорит: "Документы -- мои собственные; я получил их в обмен на старые документы".

Выступает жена и говорит: "Эти документы -- законные, получив от Курбатова, я передала их мужу; правда, я денег ему не давала, не трудилась для него, но когда-то он оставил у меня документов на 100 тысяч в благодарность за то, что проводил у меня время, отдыхал от забот... Теперь я с ним рассталась и вышла замуж".

Вот задача, которую я должен объяснить вам и решить вопрос, который в глубине вашей совести, верно, уже явился.

Для разъяснения дела я прошу вашего внимания, прошу вас мысленно отправиться в тот дом, куда мы сегодня с вами ходили.

Я увидел этот дом в первый раз; увидел обстановку человека обеспеченного, достаток которого начался не сегодня, не вчера, а вероятно уже давно. Во всей этой обстановке видна женщина не нуждающаяся, имеющая в руках довольно средств, чтобы жить спокойно, не выпрашивая, не унижая себя до того, чтобы продавать кому-нибудь свою честь за более или менее значительное вознаграждение.

Без сомнения, на такую продажу Мария Алексеевна нравственно не была способна.