Коллектив авторов - Судебные речи известных русских юристов

Обстоятельная речь представителя обвинительной власти, товарища прокурора Московской судебной палаты, до известной степени облегчает мою задачу, так что я могу не излагать перед вами подробно все обстоятельства, только что возобновленные в вашей памяти. Но тем не менее, я считаю себя обязанным, присяжные заседатели, обратиться ко многим из тех обстоятельств, которые уже были рассматриваемы, с тем, чтобы, по возможности, представить вам их в том свете и в той группировке, как они должны быть. Поэтому я предполагаю останавливаться не столько на подробностях, уже изложенных вам, сколько на тех выводах, которые вытекают из обстоятельств дела. Прежде всего, когда разбирается дело, подобное настоящему, самые естественные вопросы, которые, конечно, должны возникнуть прежде других, следующие: правду ли говорит Дмитриева и справедливы ли возражения Карицкого? Для меня настоящий процесс сводится к этим двум вопросам. Я разделяю подсудимых на две категории. К первой относятся Дмитриева и Карицкий, ко второй -- все остальные люди, служившие орудием преступления, наперстники, лица без речей... В какой мере они действовали сознательно, для меня безразлично, и вы это разрешите по соображениям доводов их защитников. Итак, интересы моей защиты сводятся к разрешению противоречий, вытекающих из показаний Дмитриевой и Карицкого. Моя задача -- та, которую я имею в виду,-- будет исполнена, если я сумею объяснить вам внутренний смысл противоречий, разъясню перед вами планы противной стороны и способы, к которым она прибегает для достижения своих целей. Силу и значение сознания Дмитриевой вы могли уже оценить из речи прокурора. Значение возражений Карицкого представляет для меня предмет еще не вполне исчерпанный. Сознание Дмитриевой составляет краеугольный камень всего дела. Заметьте, что если бы Дмитриева изменила свое показание, если бы она пошла на стычку с подсудимым Карицким, то до известной степени возможно допустить предположение, что и самое дело никогда не дошло бы до суда в настоящем своем объеме. На суде могло бы быть возбуждено сомнение во всех фактах обвинения. Сомнение в факте кражи, сомнение в факте выкидыша, и таким образом могло бы оказаться, что общественное правосудие было бы сбито с толку и обмануто. Тогда между защитниками могла бы образоваться известная солидарность: отрицание или сомнение могло бы оказать пользу всем подсудимым. Где сомнителен факт, там невозможно обвинение. Тогда не представилось бы мне печальной необходимости поддерживать обвинение Карицкого, защищая Дмитриеву. Сознание Дмитриевой, ее оговор прежде всего ведут к ее же обвинению и в то же время к уличению Карицкого. Я буду поддерживать это сознание, я ему верю и сохраняю надежду, что за, меня будет общественное мнение. Дмитриева поступила необыкновенно честно с самоотвержением, почти небывалым в практике уголовного правосудия, она всецело, до мельчайшей подробности, признала такие обстоятельства, которые прямо ведут к ее обвинению; признала и такие, которые представлялись, на первый взгляд, чрезвычайно опасными (например, записку), и все это без обиняков, без трусливых уверток, без той лжи, которая, произнесенная публично, режет ухо, как фальшивая нота. В этом отношении как поучительно сравнить ее поведение на суде с поведением Карицкого! Мне кажется, что она, в глазах людей, ценящих честность, многое искупила таким самоотверженным сознанием, много сделала для примирения себя с общественной совестью. Прежде всего, присяжные заседатели, скажу два слова об обстоятельстве, которое, естественно, возбудило ваше внимание. Вы спрашиваете, вследствие каких причин Дмитриева возвела на Карицкого такое обвинение, если это обвинение клевета, как он утверждает? На этот вопрос Карицкий отвечал вчера, ссылаясь по своему обыкновению на предварительное следствие, то есть на то самое следствие, которое Московская судебная палата признала неудовлетворительным, упустившим многое, что, будучи исследовано своевременно, могло бы послужить к уличению Карицкого: "Все это разъяснено предварительным следствием". Но ведь это не ответ. Ваш вопрос, видимо, застал Карицкого врасплох и попал в больное место... Мы менее всего готовы возражать на самые простые вещи, а хитрые придумываем легче. Потом Карицкий стал говорить, что оговор Дмитриевой объясняется тем, что ей приятнее выдавать за своего любовника лицо столь высокопоставленное, чем кого-нибудь другого... Объяснение тоже весьма плохое. Начать с того, что слишком частое упоминание о "высоком положении" полковника производит довольно странное впечатление. Нельзя не заметить, что высота положения Карицкого -- понятие очень относительное. Мало ли положений на свете гораздо выше, да и те не страдают таким страшным иерархическим самообольщением. Конечно, в среде губернских властей положение воинского начальника довольно видное, но искать в этом положении разгадку всех недоразумений, возбуждаемых обвинителем, чрезвычайно странно. Судите сами, господа присяжные заседатели, насколько имеет значение подобный ответ. Наконец наущение врагов (каких врагов, где враги?) -- это общее место, которое в данном случае лишено всякого смысла, так как, не об одном враге Карицкого здесь и помину не было, а родственники Дмитриевой -- самые близкие к нему люди. Итак, вопрос: из-за чего бы Дмитриевой клеветать на Карицкого, так и остался неразрешенным. Он усложняется еще тем соображением, что Дмитриева своим сознанием топит самое себя, признаваясь в столь важном преступлении, как вытравление плода. Оговаривай она другого, выгораживая себя, оно было бы понятно, так как такие побуждения часто руководят подсудимыми, но ведь Дмитриева не говорит, что один Карицкий украл деньги, и если бы она только стремилась погубить его, то ей ничего не стоило бы сказать это. Она не говорит, что он против ее воли произвел выкидыш; если бы она оговорила его из злобы, она должна была бы сказать это, а между тем она не скрывает, что выкидыш произведен с ее ведома и согласия, что она сама просила об этом врачей... Так не действует слепая вражда и дружба. У Дмитриевой дети; губить себя для того, чтобы повредить Карицкому, да и то еще не наверное, губить себя, зная, что против Карицкого мало вещественных улик -- это психологическая невозможность. Карицкий отвечал на предложенный ему вопрос, что Дмитриева могла питать к нему злобу за то, что он убедил ее сознаться... Допустим эту злобу, но и тут встречаем то же неумолимое противоречие. Если Дмитриева хотела мстить Карицкому sa то, что он уговорил ее принять на себя кражу, то, во-первых, совершенно достаточно было изменить это признание, рассказав о том, как происходил в действительности сбыт билетов Галича. Этот рассказ ничем не был опровергнут на суде и когда дойдет до него очередь, то я докажу его несомненную истинность. Этим рассказом фигура Карицкого выдвигалась из тени в яркую полосу света и оказывалось, что уже в июне месяце, в самый месяц кражи, он через сестру вызывал Дмитриеву в Рязань для предложения о сбыте билетов. К чему же тут было примешивать выкидыш? Далее Карицкий старался бросить тень на Костылева и других, которые будто бы уговаривали Дмитриеву. Господа! Эти недостойные инсинуации не заслуживают возражения. Честное имя Костылева слишком хорошо известно всей Рязани, и, конечно, не Карицкому его поколебать. По способу защиты судите о характере лица. По правдивости Карицкого относительно таких фактов, как связь с Дмитриевой, присылки солдат и пр., судите о его правдивости в остальном. Итак, несмотря на свой ум, изощренный сознанием надвигающейся на него опасности, несмотря на продолжительное время, когда Карицкий мог обдумывать и обдумывал свою защиту, несмотря на все благоприятные условия, которые его окружали, он не мог представить ни одного сколько-нибудь обстоятельного объяснения против простого, безыскусственного, выстраданного рассказа Дмитриевой, который им назван с цинизмом, изобличающим его бессильное раздражение, не просто ложь, а наглая ложь! Карицкий не без основания выступил на суде с уверенностью, что судебное следствие докажет несправедливость возводимого на него обвинения. Что такое судебное следствие? Проверка материала, собранного предварительным следствием. Все предварительное следствие проникнуто убеждением в невиновности Карицкого, оно как бы отстраняет его, оставляет в тени, наконец, оно вовсе не привлекает его к суду, как вдруг судебная палата наложила на него свою руку. Но уверенность Карицкого уступает место сильному раздражению при появлении недопрошенных на предварительном следствии свидетелей. Это понятно: новые показания, разноречия, обнаруживающиеся здесь на суде, новые свидетели -- все это, сгруппированное с некоторыми отрывочными фактами, бросает проблески света на дело. Подождите несколько минут, всмотритесь пристально, и дело еще разъяснится, и ваша совесть найдет себе опору в фактических выводах. Не только то истина, что можно тронуть руками... Приступаю к рассмотрению факта кражи. Я прошу вас припомнить, что 19 июня 1868 г. Карицкий был в гостях у Галича в деревне, в день рождения его покойной жены. Галич, вероятно, и в то время отличался тем самым беспорядком в ведении своих дел, который обнаружился в его показаниях на суде. Он не знал счета своим деньгам, знал только, что они лежат в пачках, а пачки клал в простой письменный стол в кабинете. Вы помните, что Карицкий ночевал в этом самом кабинете и, по справедливому замечанию товарища прокурора, ночевал один, как почетный гость. Сам Галич гофрит, что хотя постелей было несколько, но что, кроме Карицкого, кажется, никто не ночевал, Впоследствии в передней нашли ключ, свободно отпиравший ящик, где лежали украденные деньги. Откуда взялся этот ключ -- неизвестно, но, оставляя его в передней, вор довольно искусно наводил подозрение на прислугу. Как видно из показаний умершей жены Галича, похищенные деньги не проверялись с мая месяца и проверялись ли даже в. мае -- неизвестно. Так, из показания Галича, который представляет собой воплощенную забывчивость, быть может, вполне безыскусственно, сквозь целый лес непроходимых противоречий, видно, что он ездил в мае месяце в Воронеж, что он в то-время, по показанию его жены, возил с собой банковые билеты, а в июне месяце, прибавил Галич на суде, "я брал только одни серии, которые хотел поместить в банк, но не поместил, потому что нашел невыгодным, и повез их обратно". Следовательно, с мая по июнь, когда обнаружилась кража, похищенные деньги не были проверены. Из собственного показания Галича видно, что в бумагах его происходит страшный беспорядок. Проверка произошла только тогда, когда потребовались деньги на приданое дочерей. Итак, не подлежит сомнению, во-первых, что 19 июня Карицкий был у Галича в деревне, ночевал в кабинете, где были деньги, ночевал, по всей вероятности, один и что после его отъезда найден неизвестно кому принадлежащий ключ, отпиравший без звона ящик письменного стола. Не подлежит сомнению также то, что 19 июня Дмитриевой в деревне Галича не было. Хорошо. Добытые факты отложим пока в сторону и пойдем далее. Кража, по предположению Галича, совершена в июле и притом в Липецке. Разберем это предположение по частям. Почему в июле, а не раньше? А потому, отвечал Галич, что я проверял пачки за две недели до похищения, то есть в начале июля. Аргумент веский. Но знаете ли вы, когда он впервые явился на свет? 5 мая 1870 г., то есть в то. время, когда Карицкому необходимо было предпринимать разные меры против показания Дмитриевой. Ни в объявлении следователю от 27 июля 1868 г., ни в одном из показаний, данных в течение всего времени от 27 июля 1868 г. по 5 мая 1870 г., он вовсе не приводит этого обстоятельства, говорящего в пользу Карицкого. Но значение этого показания уничтожается сравнением с показанием умершей Марии Галич, которая говорит в протоколе от 14 августа 1868 г., что процентные бумаги видели за полтора или за два месяца до кражи, а не за две недели. Вы припомните при этом, что главным лицом в хозяйстве, по показаниям самого Галича, была его жена. Далее, из ее же показания видно, что в мае Галич возил в Воронеж только пятипроцентные, а не выигрышные билеты (а в украденной пачке были те и другие вместе), а Галич показал, что в начале июля, то есть за две недели, он возил в Воронеж одни только серии, следовательно, не ту пачку, которую у него похитили. Выходит, что до 24 июля не было никакого случая, по поводу которого проверялось бы наличное количество денег или содержание пачек. Впрочем, и сам Галич себе противоречит: теперь он сам говорит, что проверял число пачек, а не деньги, а тогда говорил, что видел похищенные бумаги, то есть содержимое пачек, а не одни пачки. Самое число пачек и содержание их также нельзя считать постоянным и неизменным: деньги вынимались, опять вкладывались кое-как и неизвестно где записывались на каких-то бумажках. 24 июля вышел случай проверить все деньги -- нужно было выдать приданое дочери перед отъездом в Москву, и вот обнаружился дефицит в 38 500 рублей. Это вовсе еще не значит, что деньги похищены накануне или за несколько дней. Могло пройти много времени до обнаружения пропажи, если бы не случай -- приданое дочери. Заключаю: время совершения кражи не известно. Утверждение, что она произошла после июня, лишено основания, и по времени, когда оно высказано, заставляет подозревать предвзятое намерение помочь Карицкому.