Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля

«Иван Дмитриевич, — сказал я, выслушав этот рассказ, — а не находите вы, что о таких похождениях, может быть, было бы удобнее умалчивать? Иной ведь может подумать, что вы и до сих пор действуете по-шерстобитовски…» — «Э-э-эх! Не те теперь времена, и не такое мое положение, — отвечал он. — Знаю я, что похождения мои с Шерстобитовым не совсем-то удобны, да ведь давность прошла и не одна, а, пожалуй, целых три. Ведь и Яши-то вора — царство ему небесное! — лет двадцать как в живых уж нет» *.

В бытность мою прокурором окружного суда в Петербурге мне приходилось иногда выходить из формальных рамок своей деятельности и в одних случаях не торопиться с возбуждением уголовного преследования, а в других, наоборот, предупреждать о возможности такого преследования, чтобы сделать его впоследствии в сущности ненужным. В первых случаях жалобщику надо было дать время одуматься и допустить заговорить в себе добрым и примирительным чувствам; во вторых — устранить, без судебного разбирательства, причину самой жалобы.

Вот два из памятных мне случаев.

В первой половине семидесятых годов в мой прокурорский кабинет пришел офицер, в армейской форме, с Георгиевским крестом в петлице. Лицо его было мрачно и решительно, глаза желчно смотрели куда-то вдаль. «Я сын тайного советника N. N., вам, вероятно, известного, — поручик войск, расположенных в Туркестанском военном округе. Я был ребенком, когда умерла моя мать, оставившая мне весьма хорошее состояние в недвижимости и назначившая опекуном моего отца. Во время пребывания моего в кадетском корпусе и затем, пользуясь моей службой в отдаленном крае, мой отец продал значительную часть моего имения, будто бы для его округления, и присвоил себе все, что было выручено в виде доходов и покупной платы. Когда я временно вернулся из Средней Азии, он отказался дать мне какие-либо объяснения о моем имущественном положении, и я вынужден был предъявить против него иск в порядке исполнительного производства об истребовании отчета. Суд уважил мои требования, но на предъявление отцу моему постановления суда он отозвался, что никаких моих денег у него нет и не было и что вознаграждать меня он не намерен. Это было официально удостоверено, и я заявил, что дела так не оставлю. Вслед затем меня потребовал к себе товарищ шефа жандармов, подвел к карте России и, показав на ней город Колу Архангельской губернии, посоветовал мне иметь в виду, что если я не прекращу своих претензий к моему почтенному родителю, то я могу близко ознакомиться с этим городом, т. е. быть сосланным административно. Но он меня не запугал, и я приношу вам жалобу, прося о привлечении моего отца к уголовной ответственности за растрату и присвоение по званию опекуна». С этими словами он мне подал и самую жалобу, написанную лицом, очевидно, сведущим в уголовных делах.

Я, действительно, знал, или вернее встречал, отца этого офицера. Он был большим любителем искусства и даже, кажется, участвовал в одном из учреждений, предназначенных «насаждать и упрочивать» одну из отраслей искусства. Я видел его в шестидесятых годах раза два, сколько мне помнится, у поэта Майкова. Это был высокий, подвижной и словоохотливый старик.

«Хорошо, — сказал я моему посетителю, — я предложу следователю о производстве следствия». — «Не следует ли арестовать обвиняемого? — сказал тот с недоброй улыбкой. — Я имею сведения, что он покупает золото в большом количестве: вероятно, думает бежать за границу. Позвольте узнать, когда вы дадите предложение следователю: нельзя ли сегодня же?» — «Нет, ранее недели я этого предложения не дам». — «Но почему же? Дело ясно, и жалоба потерпевшего для вас и следователя по 303 и 307 статьям Устава уголовного судопроизводства обязательна», — сказал он, волнуясь и густо краснея. «Вы недурно знаете Судебные уставы, но не обратили внимания на то, что обязательного срока на возбуждение преследования не существует. Это и понятно, так как прокурор и следователь нередко должны иметь возможность убедиться, путем дознания, в наличности состава преступления». — «Да! — воскликнул он, — но виновный убежит за границу, покуда вы будете собираться дать следователю предложение!» — «Об этом не беспокойтесь: ввиду вашей жалобы будет сделано сношение с градоначальником о приостановлении выдачи ему заграничного паспорта в течение нескольких дней». — «Так не раньше, как через неделю?» — резко сказал мне молодой человек и, круто повернувшись, направился к выходу.

«Позвольте вас остановить и попросить присесть, — сказал я. — Могу ли я вас спросить, чем вы существуете, несмотря на присвоение вашим отцом вашего имущества?»— «Жалованьем». — «И вам хватает на жизнь?» — «Да! У меня потребности скромные». — «Так что, в сущности, вы в присвоенных вашим отцом деньгах не нуждаетесь?»— «Нет, но он не имел права! Я не могу позволить!»— «Ясно ли вы представляете себе картину будущего суда над вашим отцом? Старика придется посадить под стражу: вы даже сами этого требуете. Он будет сидеть перед публикой, жадной до зрелища, на скамье подсудимых между двумя жандармами. Вам придется давать против него показания, придется отвечать на перекрестном допросе, причем, конечно, защитник вас не пощадит и поставит не раз в неловкое положение своими вопросами и речами. Затем отец ваш может быть лишен прав состояния и сослан в Сибирь. Вы сделаетесь, в качестве гражданского истца, обладателем всей присвоенной суммы и притом, быть может, за год или за два до смерти старого отца, после которой, вы, вероятно, и так получите все состояние этого «скупого рыцаря». — «Я это знаю, — раздражительно сказал мой собеседник, — и на все это готов, но я не могу ему позволить нарушать мои права. Я обдумал, что делаю, и это исключительно мое дело». — «Через неделю ваше желание будет исполнено, и затем вы, вероятно, получите возможность выйти из рамок ваших скромных потребностей и повести жизнь на широкую ногу, и — простите меня — вот что может случиться: в веселой компании друзей и, быть может, женщин, увивающихся около богатых молодых людей, вы будете ужинать или обедать в модном ресторане и пить шампанское, а на улице поднимется метель и станет выть за окнами и засыпать их снегом. И вдруг вам придет мысль: «А мой-то старик теперь где-нибудь в Якутской губернии, среди постоянных вьюг, и холода, и безлюдья, одинокий, немощный, больной, и его туда отправил я — его сын»… Не завидую вам в эти минуты, а поправить сделанное уже будет невозможно, как невозможно будет даже и мне отменить свое распоряжение о производстве следствия, так как этого рода дела примирением не кончаются. Вот почему я, не считая какое-либо дознание по этому делу необходимым, все-таки воспользуюсь своим правом и начну следствие не сейчас, а дав вам время подумать еще раз о том, что вы предпринимаете. Но если ровно через неделю, в этот самый день и час, у меня не будет никакого с вашей стороны заявления, я предложу следователю начать следствие и взять вашего отца под стражу…» — «Мне нечего обдумывать», — сказал офицер, недовольно пожав плечами, и ушел.