И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Три фактических момента указывает обвинительный акт как доказательство преступной деятельности обвиняемых в нем лиц по Еремеевскому делу. Во-первых, спаивание Еремеева в гостинице «Тверь» и взятие там с него вексельных бланков; по указанию обвинительного акта, там были: Петр Давидовский, Ануфриев, а также приезжал и Шпейер. Как вы слышите, господа присяжные, Либерман, по мнению самого обвинителя, в гостинице «Тверь» не присутствовал. Затем, далее следует взятие безденежного векселя в 20 тысяч рублей на имя Алексея Мазурина в конторе нотариуса Подковщикова, где, по словам обвинительного акта, находились, кроме самого Еремеева, Шпейер, Иван Давидовский и Ануфриев. И здесь также о Либермане не упоминается. Наконец, третий и последний, так сказать, завершающий все дело, момент— это дележ денег, добытых Шпейером от Мазурина по векселю, совершенному Еремеевым у Подковщикова: из этих денег, по обвинительному акту, получают от Шпейера по 200 рублей Иван Давидовский, Ануфриев и Бабашев, причем последний требует еще 1 тысячу рублей. О Либермане же и в этот раз не говорится ни слова. Итак, ни в первом, ни во втором, ни в последнем случае Либерман в деле Еремеевском не принимает ни малейшего участия и ни одним своим действием не выражает того преступного пособничества, которое приписывается ему по обвинительному акту, так что все выводы обвинительного акта по этому предмету являются результатом одних только произвольных соображений обвинительной власти, не подкрепленных никакими фактическими данными. Припомните при этом, что сам умерший ныне Клавдий Еремеев нигде в своих показаниях о Либермане не упоминает, и что жена его Глафира Еремеева и поверенный Еремеевых Петров на судебном следствии удостоверили, что не только не знают Либермана, но даже и имени его не слыхали. После этого, гг. присяжные, для вас, без сомнения, станут вполне понятными слова, сказанные подсудимым Либерманом пред вами на суде по поводу предложения г. председателя разъяснить обстоятельства участия его, Либермана, в этом деле, что он находится в полном и печальном недоумении относительно того, за что его привлекли к суду по настоящему делу. И я полагаю, что теперь, выслушав обстоятельства дела, вы не можете не разделять с подсудимым высказанного им недоумения. Да и сам обвинитель должен был признать, что привлечение Либермана в качестве обвиняемого к Еремеевскому делу произошло по ошибке. Ошибка несомненная, бесспорная; но думается мне, ужели отказ обвинителя в настоящую минуту от обвинения Либермана по этому делу может вознаградить его за все то, что он уже вытерпел и перенес благодаря несправедливому обвинению? Привлекут человека к уголовному следствию, произведут это следствие по фотографическим карточкам, назовут безвинно «червонным валетом», ведут на публичный показ в арестантском халате, и затем после всей этой пытки скажут: «Извините, это ошибка!» Неужели с таким фактом можно спокойно примириться?!...

Но, господа присяжные, я скажу вам еще более того: я утверждаю, что все предание уголовному суду Либермана, как по Еремеевскому делу, так и по делу об обмане Попова, есть ни что иное, как один грустный результат прискорбной ошибки правосудия. И вот что в особенности меня удивляет: как обвинительная власть не могла заметить того, что весь образ жизни Либермана, вся его деятельность состоит в полнейшем противоречии как с содержанием обвинительного акта, так и с той характеристикой дела, которая представлена в этом акте? На сотне страниц читаем мы в обвинительном акте рассказы о том, как один подсудимый путем кражи получил известную сумму денег, другой для приобретения денег совершил подлог, третий добыл их через мошенничество и т. д.; уже на первой странице обвинительного акта указывается, как на одну из характеристических черт этого дела, величина суммы, добытой преступлениями и доходящей, по словам обвинителя, до 280 тысяч рублей серебром. Я спрашиваю у обвинителя: пусть докажет он мне, получил ли подсудимый Либерман из этих двухсот восьмидесяти тысяч рублей хотя одну медную копейку? Я обещаю обвинителю вперед, если он докажет мне это, что я ни одного слова не скажу в защиту Либермана. Но обвинитель не может этого доказать, потому что этого не было. Судите же теперь сами, насколько подобное положение подсудимого вяжется с представлением о червонном валете, этом рыцаре легкой наживы, не останавливающемся ни перед каким обманом ради корысти, не стесняющимся никакими нравственными принципами для «золотого тельца», по собственному выражению обвинителя? Насколько идет имя «червонного валета» к человеку, в руках которого во время его заарестования находилась касса с лишком в триста тысяч рублей, которою он заведовал самым честнейшим образом в продолжение почти трех лет? Нет, каким бы позором не было покрыто настоящее дело, я смело, положа руку на сердце, могу сказать, что Либерман в этом деле остается чистым! Его сердцу и уму чужды те преступные замыслы, те беззаконные стремления, которые ему приписывает обвинительная власть; его руки не замараны ни кровью убийства, ни грязью корысти! Мы с любовию останавливаемся на образе Либермана в настоящем деле, мы нравственно отдыхаем при виде этой личности. Не жажда корысти, не алчность добычи, не кража, подлог или мошенничество привели его на скамью подсудимых, но дружба к товарищу детства, которая ввела в обман обвинителя и была единственною причиной того, что Либерман попал в число лиц, обвиняемых по делу клуба червонных валетов. Эта дружба принесла ему с собой в его жизни слишком тяжелое испытание; и это не фраза, не пустые слова. Не пустые слова — его бледное, изможденное лицо в тридцать с небольшим лет от роду; не пустые слова потеря места и общественного уважения, которым пользовался подсудимый; не пустые, наконец, слова — лишение свободы и восьмимесячное заключение в одиночной камере тверского частного дома, в стенах которой не удастся, смею думать, благодаря суду вашему, господа присяжные, обвинительной власти схоронить честь подсудимого, но зато уже вполне удалось схоронить навеки его цветущее до сего времени здоровье! И за что же, за что все это?

Кто-то сказал, что раз разбитая жизнь уже не склеивается более. Если это правда, то единственное утешение для подсудимого осталось теперь в том, чтобы услышать от вас, гг. присяжные, приговор, которым вы публично засвидетельствуете его невинность по настоящему делу. Этот приговор будет ему служить нравственною опорою и утешением до конца его жизни. Вместе с ним прозвище «червонного валета» отойдет для подсудимого навсегда в область страшного прошедшего, и возвратится ему снова его прежнее человеческое имя. В ту последнюю минуту, когда вы будете писать ваш приговор, который решит участь подсудимых, остановитесь со вниманием на имени Эрнеста Либермана и отнеситесь к нему не только с холодным беспристрастием судей, но с теплым, сердечным человеческим участием, которого он вполне достоин. Вы люди, и я глубоко уверен в том, что вам, выражаясь словами древнего человека, не чуждо ничто человеческое. Когда вы вспомните все сказанное мною о Либермане и восстановите в вашей памяти его деятельность по настоящему делу, то я полагаю, что ни у кого из вас в душе не сыщется для него слова осуждения, но что совесть ваша, ни на минуту не задумываясь, ни минуты не сомневаясь, подскажет вам произнесть о нем приговор оправдания, которого он поистине заслуживает. Произнося такой приговор, вы, господа присяжные, не только сотворите правый суд, но вы, вместе с тем, сделаете и великое благое дело, дело ваше, святее которого, быть может, не знает людская деятельность,— вы спасете невинного гибнущего человека...