И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Славышенский пришел, и первое слово — упрек, ревность, три рубля, стаканчик (будто бы украденный), вексель — все на сцену. Слишком возбужденная всем, что происходило до того, Башкирова не вытерпела: произошла новая и на этот раз кровавая сцена.

Что выстрел последовал в борьбе и притом у комода, ясно из всей обстановки, и показание Никифоровой, внесенное в обвинительный акт, очевидно, неверно. Во-первых, потому что трудно допустить возможность подобной сцены: как устроить так, чтобы, ударяя левой рукой по лицу, одновременно стрелять правой и попасть почти в затылок? А во-вторых, потому что лужа крови оказалась у комода, но не у стола, на котором сидел Славышенский перед кроватью.

Обвинитель говорит, что если бы выстрел был сделан в запальчивости, то вслед за выстрелом должно было последовать ослабление, между тем свидетели Бонди и Михайлов застают их в борьбе и первого из них поражает звериный вид Башкировой. Я полагаю наоборот. Сильное возбуждение должно было выразиться в сильной борьбе, и если бы Башкирова ограничилась одним выстрелом, тогда бы сочли ее за действовавшую умышленно, обдуманно, хладнокровно. За сильным возбуждением следует ослабление, и оно действительно наступило, когда Бонди увидал ее сидящей неподвижно, после того как Михайлов разнял их, и когда, по словам Башкировой, она заснула. Заснуть после убийства вряд ли возможно; ясно, что это и был тот момент, которого искал обвинитель, и вся сила в том, что сама Башкирова не в силах объяснить его.

На предумышленное убийство, по мнению обвинителя, указывает также и то, что по приходе Славышенского была заперта дверь в номер Башкировой, а после выстрела Башкирова старалась скрыть следы преступления, выбросив коробку с зарядами. Думается, что эти обстоятельства не доказывают ровно ничего. Чтобы видеть умысел в запертой двери, нужно первоначально указать, что подобного обычая не существовало никогда и что ранняя пора не имела на это влияния. Что же касается до второй улики, то Башкирова должна была так поступить в силу чувства самосохранения, лишь только она пришла в себя. «Я знала,— говорит она,— что меня арестуют и послала за платьем». Ясно, что, руководимая сознанием об ответственности и желанием избавить себя от нее, она выбросила заряды и стала выковыривать из стены пулю, которая осталась от предшествовавшего, пробного, по мнению обвинителя, выстрела. Если теперь только принялась она за эту работу, то, по-моему, это служит прямым указанием на то, что в момент выстрела она не подозревала возможности происшествия 18 декабря.

Мы имеем еще одно доказательство отсутствия умысла — это слово Башкировой Давыдовскому при встрече на Тверской: «Вы погубили меня и себя, у меня револьвер». В этих словах не проглядывает ни подстрекательства, ни умысла.

Вот, господа, все об убийстве Славышенского! Не знаю, удалось ли мне внушить вам ту же мысль о Башкировой, которой проникнут был я,— я ближе был к ней, я слышал ее рассказы, я видел ее слезы... но ваше внимание ручалось мне за то, что вы вместе со мной старались поднять завесу тяжелых дум Башкировой и, мало-помалу отрешаясь от подавляющей внешности этого дела, вы постигали в ней женщину, узнавшую несчастье. Да, господа, не бегите от нее, подобно свидетелю Бонди. Пусть не страшит вас свирепый взгляд и искаженный злобой вид; подходите к ней и осторожно врачующей рукой коснитесь до ее душевной раны; злобный вид исчезнет без следа, превратясь в выражение муки и скорби, и увидите вы в этой убийце женщину, страдавшую много и долго.

Пять лет прошло с момента убийства, и столько же времени Башкирова в тюрьме. Там, среди мрачных стен тюремного замка кто обратился к ней с приветным словом, кому поведала она свою душу? И только здесь, перед судьями своими, она сказала все; перед вами вся она, вся жизнь ее, ее любовь, падение, преступление... Что будет дальше с ней, то знаете вы, решители ее судьбы. Я же хочу сказать свое желание.

Сибирь ведь родина ее, пусть она пойдет туда; но на этом пути пусть сопровождает ее не звон цепей арестантов, а отрадное слово присяжных; пусть встретят ее там объятья родных, пусть кровом будет ей отцовский дом, а не зыбкий свод подземелья, готовый рухнуть каждый час.

Защитник Никифоровой присяжный поверенный Харитоновдоказывал, что обвинение Никифоровой в пособничестве Башкировой к убийству Славышенского не имеет решительно никаких доказательств. Само обвинение Никифоровой в пособничестве мыслимо только тогда, когда убийство совершено Башкировой не в запальчивости, а по заранее обдуманному намерению; но и в последнем случае виновность Никифоровой, по мнению защитника, не доказана, так как не доказано того, знала ли она в это время, когда совершила действия, которые ей приписываются, когда ходила звать к Башкировой Славышенского, когда запирала за ним дверь номера, что Башкирова намерена убить Славышенского. Оговор Башкировой против Никифоровой на суде не подтвердился, и в своем рассказе на суде Башкирова ни одним словом не помянула об участии Никифоровой. Из рассказа же самой Никифоровой можно видеть лишь, что она была очевидицей убийства, и действительно, ей место в ряду самых достоверных свидетелей, а не на скамье подсудимых.

Защитник Дмитриева-Мамонова помощник присяжного поверенного Дурново,после краткого вступления разобрав улики по отдельным обвинениям Дмитриева-Мамонова, указав на гражданский характер действий его и на положение его во время следствия, продолжавшегося шесть лет, заключил свою речь просьбой принять во внимание при постановлении приговора Мамонову 8 лет горькой бедности и 5 лет тюремной жизни.

Защитник Адамчевского присяжный поверенный Харитоновв своей речи, объяснив различие между обманами гражданским и уголовным, как понимает их закон и практика сената, доказывал, что поступок. Адамчевского является чисто гражданским правонарушением и в нем нет ничего криминального, преступного. Но кроме того, и самые факты, на которых основывается обвинение, представляются отчасти совершенно не доказанными, отчасти вполне опровергнутыми судебным следствием. Совершенно не доказанным является то положение, что меховые вещи из магазина Белкина были проданы Долгорукову через посредство Адамчевского на наличные деньги, а не в кредит. При таких обстоятельствах с одинаковым успехом можно обвинить в мошенничестве всякого неисправного плательщика.

Приведя далее доказательства в том, что всеми меховыми вещами воспользовался Долгоруков, а не Адамчевский, что Адамчевский сам заявил, что он именно то лицо, которое являлось к Белкину за вещами, когда ни Белкин, ни его приказчики его узнать не могли, и что Адамчевский судится за поступок, который им совершен ровно 10 лет тому назад, защитник ходатайствовал перед присяжными о полном оправдании.