И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

После 20-часового совещания присяжные заседатели вынесли 3 июля в 10 час. утра свой вердикт, признав виновными Алфимова и Трухачева в том, что при приеме в залог имения Трухачева не был удержан числившийся на нем долг в 5 тысяч 100 рублей, который и был уплачен из суммы банка, причем Трухачев поставил и подписал как бухгалтер ордер, в котором поместили ложное сведение, что будто означенная сумма была удержана при выдаче ему ссуды. Кроме того, Трухачев признан виновным и в том, что получив от заемщика Маслова 1 тысячу рублей для передачи в кассу в счет платежей по ссуде, сумму эту присвоил себе, сделав в книгах и документах банка ложные записи о получении означенной суммы. Обоим подсудимым присяжные заседатели дали снисхождение, и суд приговорил их к лишению особенных прав и к ссылке на житье: Алфимова — в Архангельскую губернию с воспрещением отлучки из назначенного ему местожительства в течение 3-х лет и с предоставлением по истечении 10 лет избрать местожительство, кроме столицы, а Трухачева — в Томскую губернию с воспрещением отлучки в течение 15 лет. Но при этом суд постановил, ввиду обстоятельств дела, ходатайствовать пред Его Императорским Величеством о замене назначенного Алфимову наказания 4-месячным арестом на гауптвахте, без ограничения прав. Остальные подсудимые оправданы. Факты неполного поступления складочного капитала и выпуска излишних закладных листов отвергнуты. Гражданские иски суд оставил без рассмотрения.

На этот приговор товарищ прокурора Москалев подал кассационный протест, а гражданский истец Лопуцкий, поверенный гражданского истца — Государственного Дворянского банка — присяжный поверенный Плевако и защитники подсудимых Трухачева и Алфимова подали кассационные жалобы. По определению Сената приговор о всех подсудимых был отменен, и дело для нового рассмотрения передано в Московский окружной суд.

Образцом судебного красноречия явилось выступление Ф. Н. Плевако в Варшавском окружном суде. В этой речи глубоко и правдиво предстает внутренний мир молодой талантливой актрисы, успешно выступавшей на сцене Варшавского императорского театра. Эта речь по праву приобрела известность далеко за пределами России.

По обвинению в умышленном убийстве артистки Варшавского драматического театра Марии Висновской суду предан бывший корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Александр Михайлович Бартенев. Председательствовал А. А. Чернявский,обвинял товарищ прокурора барон Э. Ф. Раден,защищали присяжные поверенные Ф. Н. Плевакои Т. С. Сакс.

По обвинительному акту дело состоит в следующем.

В шестом часу утра 19 июня 1890 года в квартиру ротмистра лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Лихачева, помещавшуюся в Лазенковских казармах в г. Варшаве, явился корнет того же полка Бартенев и, сбросив с себя шинель, сказал: «Вот мои погоны». Не успел Лихачев выразить свое удивление по поводу этого раннего визита и загадочных слов, как Бартенев сказал: «Я застрелил Маню», и затем пояснил, что убил известную актрису Варшавского драматического театра Марию Висновскую. Лихачев, желая проверить это заявление, разбудил своих товарищей офицеров: гр. Капниста и Ельца. Последние, узнав на квартире Висновской, что она с вечера ушла из дому и не возвращалась, отправились с данным им Бартеневым ключом на Новгородскую улицу, в д. 14, кв. 1, куда вошли названные офицеры в сопровождении дворника и околоточного надзирателя, состояла из узкого, совершенно темного коридора и маленькой, всего три с половиной аршина в квадрате, сверху донизу задрапированной комнаты. В комнате же у правой стены от входа, между дверьми и задрапированным окном, стоял большой низкий турецкий диван, и на нем лежала в одном белье, с полуоткрытыми глазами и вытянутыми конечностями Мария Висновская. Поза ее была спокойная, голова немного поникла вниз, ноги были вытянуты и несколько раздвинуты. На трупе (в области половых органов) лежали одна на другой две визитные карточки Александра Бартенева, а рядом с ними в складках белья — три вишни. На карточках рукою Висновской на польском языке написано следующее: 1) «Генералу Палицыну. Приятель мой — благодарю за благородную дружбу нескольких лет... посылаю последний привет и прошу выдать все деньги, которые мне еще следует из театра за «Статую» — 200 р., взносы в кассу и пенсию, прошу, умоляю». 2) «Человек этот поступит справедливо, убивая меня... последнее прощание любимой, святой матери и Александру... Жаль мне жизни и театра... Мать бедная, несчастная, не прошу прощения, так как умираю не по собственной воле. Мать — мы еще увидимся там, вверху. Чувствую это в последний момент. Не играть любовью!» Возле трупа найден шелковый платок с меткой «А. Б.», портерная бутылка с небольшим количеством черной жидкости; у ног покойницы лежала гусарская сабля. Бывшая на трупе рубашка и надетый поверх ее батистовый белый пеньюар оказались целыми, на теле же покойницы, в области сердца, замечено было темное пятно, а посредине его круглая, с обожженными краями рана, из которой сочилась темная жидкая кровь. Принадлежности женского туалета лежали тут же поблизости, между диваном и окном, а также на полу. Белая шляпка была приколота к закрывавшей печь драпировке. Кроме того, в комнате и на выступе печи лежали в беспорядке: перчатки, булавки, пробки, огарки свечей, недопитая бутылка с шампанским и портером, стеклянная банка с надписью «opium pulv.», «trucizna» (яд). Другая, стеклянная, но пустая банка, была найдена под трупом на диване. На полу и за диваном нашли множество мелко исписанных карандашом клочков твердой бумаги. Все это уже открыто было судебными властями.

Бартенев на допросе признал себя виновным в умышленном лишении жизни Марии Висновской выстрелом из револьвера и дал более подробное объяснение этого факта, заключавшееся в следующем. В феврале 1890 года кто-то из знакомых Бартенева представил его Висновской в кассе Варшавского драматического театра. Миловидная наружность известной на всех польских сценах артистки произвела на Бартенева сильное впечатление. Через некоторое время он сделал Висновской визит, но, чувствуя некоторую робость в ее присутствии, бывал у своей новой знакомой редко и ограничивался лишь посылкой букетов и изредка утренними посещениями. В начале осеннего сезона 1891 года Бартенев стал бывать у Висновской чаще и в октябре того же года сделал ей формальное предложение вступить с ним в брак. Это предложение не было принято, но и не было отвергнуто; все зависело от согласия на этот брак родителей Бартенева, с которыми он, уезжая на рождественские праздники, должен был переговорить. Съездив в деревню, Бартенев с родителями, однако, не говорил об этом, ибо наперед знал, что получит отказ. Висновской же, по возвращении своем в Варшаву, он сказал, что с родителями говорил, но так как их согласия не добился, то ему остается только покончить с собою.