Валерий Анисимков - Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы

В рассматриваемый период уголовная и уголовно-исполнительная политика приобретают рекламно-идеологический и классовый аспекты, сформулированные в работах В. И. Ленина. В «Конспекте раздела о наказаниях пункта программы о суде» он указывает на то, что коммунистическая партия должна стремиться к окончательной замене системы наказаний системой мер воспитательного характера.

Данное теоретическое положение об отношении пролетарского государства к наказанию незамедлительно было реализовано на практике. Деятельность карательных органов началась с сокращения тюрем. К 1 января 1921 г. закрывается 144 пенитенциарных учреждений и вместо 550 тюрем, находившихся в царской России на территории, вошедшей позднее в состав РСФСР, на 1 января 1921 г. осталось 273 места лишения свободы [105].

Однако развитие событий приостановило названную тенденцию.

В условиях революционных преобразований, гражданской войны власть проявила особую твердость и решительность в борьбе с контрреволюцией. На массовых репрессиях того времени лежит печать мести противникам мировой революции. В августе 1918 г. студент Канегисер застрелил видного чекиста Урицкого. В связи с этим убийством Дзержинский выступил 5 сентября 1918 г. на заседании СНК с докладом, по результатам которого было принято следующее решение: «Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной Комиссии [106]по борьбе с контрреволюцией и о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью». Венцом заседания СНК явилось постановление о «Красном терроре». В нем определялась необходимость защиты Советской республики от «классовых врагов» путем изоляции их в концентрационные лагеря. Решение СНК поддерживается постановлением ВЦИК от 17 мая 1919 г.

Документом предусматривались две разновидности лагерей – обычные и особые, на все время гражданской войны. Первые лагеря создаются на Северной Двине в 75 км к юго-востоку от Архангельска в Холмогорах (1919 г.) [107]и Пертаминске. В 1922 г. советское правительство передало в распоряжение ГПУ (Главное политическое управление) Соловецкие острова вместе с монастырями для размещения там заключенных из лагерей в Холмогорах и Пертаминске. Соловецкие лагеря особого назначения функционировали с 1923 до 1939 г. Официально они назывались «Северные лагеря особого назначения».

Применение жестких мер социальной защиты (наказаний) обусловливалось не только политическими причинами, но и невиданным разгулом массового бандитизма в период социальной дезорганизации. Например, в 1922 г. было возбуждено 2097 уголовных дел о бандитизме. В то время появились профессиональные убийцы, каких не знала дореволюционная Россия. Таковыми являлись, например, маньяк Мишка Культяпый (причастный к 78 убийствам), легендарные главари банд Ленька Пантелеев и Карл Юргенсон, циничные садисты Петров-Комаров (признался в 29 убийствах) и Котов-Смирнов (совершил 116 убийств) [108].

При этом главарями банд оказывались не только привычные преступники. Нередко ими становились бывшие царские офицеры, чиновники.

Кроме того, в России процветали кражи, грабежи, мошенничество и т. п. Преступный мир оказался в какой-то мере солидарным с новой властью в поддержании традиции пренебрежения чужой собственностью.

Годы после Октябрьской революции были крайне неблагоприятны для функционирования пенитенциарных учреждений. Отсутствие достаточных сил, экономических ресурсов, опыта работы с правонарушителями объективно создавали для криминальных авторитетов возможность активно внедрять субкультурные отношения в среду заключенных, то есть исправительно-трудовые учреждения в скором времени полностью унаследовали от прежней «тюремной общины» традиции, обычаи и нравы.

Кроме того, ряды лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, пополнились беспризорниками, которые, как правило, «промышляли» воровством, бывшими офицерами, разного рода служащими и бандитами. Профессиональные преступники всех категорий, «классовые враги» значительно изменили состав прежнего населения тюрем. «Иваны», «храпы», «жиганы», «шпанки» растворились в массе преступников «новой формации» – спекулянтов, преступников по должности и отбывающих наказание по приговорам революционных трибуналов. У многих практических работников, исполняющих наказания, отсутствовало ясное представление о методах работы с правонарушителями (в 20-е гг. 71 % работников ИТУ имел низшее образование [109]), что привело к опасному явлению – широкому самоуправлению заключенных, когда внутренняя жизнь тюрем регулировалась самими заключенными, администрации же отводилась лишь весьма скромная и ограниченная функция чисто внешнего надзора. В местах заключения верховодили наиболее знатные и опасные преступники, подчинившие себе остальную массу. Это приводило к тому, что в исправительных учреждениях происходило закономерное расслоение контингента на различные категории, которое было свойственно преступной среде прошлого. Стратификация (разделение на категории) лиц, лишенных свободы, возрождалась в условиях постоянных конфликтов между «авторитетами» – уголовными элементами прошлого и преступниками «новой формации» [110].

Идейное руководство криминальным сообществом, по мнению Ю. А. Вакутина, Б. Ф. Водолазского [111], осуществляли в рассматриваемый период представители «бывших» – выходцы из буржуазных слоев общества, имевшие традиционную привычку к паразитизму и стремившиеся «свое» противопоставить официальной идеологии и практике.

Такой «классовый» подход к проблеме, на наш взгляд, не являлся правильным. Кроме того, архивные документы тех лет не упоминают о подобных авторитетах. Так, в 1923 г. Главное управление местами заключения (ГУМЗ) издало циркуляр № 191 от 20 июня, который гласил следующее: «В ряде ИТУ наблюдается обычное в старое время явление, когда привычные тюремные сидельцы, так называемые «иваны», образуют в местах заключения сплоченную группу, начинают верховодить заключенными, терроризируя молодых и неопытных товарищей. «Иваны» устанавливают связь с другими местами заключений и уголовными элементами, находящимися на свободе, и таким образом получают интересующие их сведения из преступного мира». Этой же проблеме посвящается ряд инструкций и постановлений 1922–1927 гг. [112], но ни в одном из документов не упоминается об иных «авторитетах» уголовной среды.

Новые условия диктовали и новые правила взаимоотношений в «тюремной общине».

Потомственные арестанты – «иваны» («бродяги», «босяки», «сидельцы», «каторжане», «паханы», «староротские»), изведавшие еще царские тюрьмы и каторги, заняли привилегированное место, что произошло по многим причинам. Во-первых, они лучше других ориентировались в условиях изоляции от общества; во-вторых, их объединяли между собой многовековые базовые ценности преступного мира; в-третьих, они более последовательно, чем другие категории заключенных, оставались носителями традиций и обычаев криминальной среды прошлого, хранителями, образно говоря, «истинной веры», «старых заветов». Вместе с тем к «иванам» примкнули близкие по преступной практике, по «босяцкому» духу воры. В России в старину слово «вор» означало вообще лихих и злых людей [113], потому оно в полной мере относилось и к бродягам, промышляющим, как правило, хищениями. В 20-е гг. «воровскую профессию» представляли воры-карманники («щипачи»), квартирные воры («домушники»), воры, специализирующиеся на хищениях государственной собственности («налетчики»), лица, совершающие кражи на железной дороге («майданники») и пр. «Иваны» и «воры» считали себя настоящими преступниками – основным их занятием являлось воровство, и большую часть своей жизни они проводили в заключении. Ряды вышеназванного преступного элемента значительно пополнились в первые годы после революции за счет беспризорников.