Олег Демидов - Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

Писал пьесу Мариенгоф с утра пораньше, ещё до первых петухов: новорождённый Кирилл просыпался ни свет ни заря и поднимал на ноги всех остальных. Успокоив мальца, поэт принимался за дело. Творил в благодушной атмосфере. По балкону и под балконом сновали хозяева дачи – дядя Мотя и тётя Фаня Полищуки, остроумные интеллигентные одесские евреи.

«Проходя на цыпочках мимо меня, и дядя Мотя, и тётя Фаня всякий раз интересовались:

– Ну что?.. Ну как, Анатолий Борисович?

И я отвечал пушкинскими словами: “Мараю бумагу”, или:

“Да вот третий час потею”, или “Ковыряюсь помаленьку”, – и ещё что-то в этом духе.

Такие ответы мои, как я стал замечать, огорчали высокоинтеллигентных супругов, и я изменил свой словарь: “Творю, Матвей Исаакович”, или: “Сегодня, Фаина Абрамовна, муза улыбается мне”, или: “Озарило, озарило вдохновение!”.

Все эти дурацкие фразы я научился произносить без малейшей иронии. Получив такой возвышенный ответ, кругленькая чета направлялась на прогулки или на пляж с блаженными лицами». 217 217 «Мой век…». С. 305

В начале сентября пьеса была окончена:

«– Товарищи, только что написал самые приятные на свете три слова: “Занавес. Конец пьесы”.

Дядя Мотя поднялся на четыре ступеньки, снял с головы панаму и расцеловал меня. А тетя Фаня решительно сказала:

– Вашего “Вавилонского адвоката” будет переписывать Сонечка Полищук. Знаменитая машинистка! Вы с ней ещё не знакомы? Это сама пикантность! Сама прелесть! Моя племянница!

– А какая у неё машинка?

– “Ундервуд”.

– Отлично. Попросите, пожалуйста, знаменитую машинистку переписывать через два интервала. В пяти экземплярах. Разумеется, если у Сонечки есть хорошая копирка.

– Не смешите меня! У нашей Сонечки – и нет хорошей заграничной копирки! Что?

Я уже привык в Одессе к знаменитостям. К знаменитым сапожникам, знаменитым портным, знаменитым “куаферам”, знаменитым врачам, знаменитым дантистам, знаменитым чистильщикам сапог и т.д. “Не знаменитые” попадались как исключение из правил». 218 218 Там же. С. 312.

Один из этих пяти экземпляров «Вавилонского адвоката» с режиссёрскими пометками довелось нам повидать в РГАЛИ. Вещица, характерная для Мариенгофа двадцатых годов: несметная куча орфографических ошибок (и не стоит пенять на машинистку), список действующих лиц отсутствует, видна некоторая спешка: открывался новый литературный и театральный сезон, к которому просто необходимо было быть вооружённым, – поэт торопился. А тут ещё и подоспела телеграмма из столицы: «Приехал приезжай». Ясное дело от кого – от лучшего друга, от Есенина! Радости не было предела.

Провожали молодую семью всем семейством Полищуков. Сохранилась фотография: Никритина с цветами, тётя Фаня с цветами. Мариенгоф в роскошном костюме стоит позади и обнимает двух молодых Полищуков. Семейство большое: собрались почти все поколения (за исключением самых маленьких). На лицах что-то вроде счастья и какая-то неуловимая мелодия двадцатых годов бабелевской Одессы.

В архивах Сусанны Мар обнаружилось ещё не публиковавшееся стихотворение – «Есенину и Мариенгофу» 219 219 РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Ед. хр. 569. :

«В один из таких вечеров туда пришла большая компания имажинистов. Был Мариенгоф, был Шершеневич, был Ройзман… И с ними была, как мне помнится, ныне уже покойная Сусанна Мар, которую я впервые тогда увидел. Она была необыкновенно, волшебно красива, вы даже себе не представляете, какой-то цветок, а не лицо, удивительное лицо. И был с ними Есенин.

Они сидели… Там было две комнаты – одна большая-большая комната, где располагалась эстрада и где выступали поэты, а слева от входа была отдельная комната, но она не закрывалась дверями, и они там сидели за столом и очень пышно пировали». 220 220 Воспоминания об Аркадии Штейнберге: «Он между нами жил…» / сост. В.Г. Перельмутер . М.: Русский импульс, 2008.

«Мне было очень хорошо у Сергея. Он каждый день приносил что-нибудь сладкое вечером. Перед школой Эмилия подавала мне вкусный завтрак. Но я заметила, что Сергея что-то беспокоить стало: он каждый день говорил о Мариенгофе, который скоро должен был вернуться, и всё думал, как устроить меня. Я поехала на бывшую квартиру отца, и мне нашли комнату в квартире, где в юности жил Сергей.

Приехал Мариенгоф. Он мне понравился: покой и доброта светились в его глазах. Движения его были плавны и красивы. Сергей не имел ничего общего с Мариенгофом.

Душевные порывы меняли лицо Сергея. Мариенгоф никогда не менялся. Только глаза Мариенгофа менялись: они иногда бывали грустными, иногда скорбными, а обыкновенно – спокойными и ласковыми.

Со слов Шуры я знала, что Мариенгоф любит какую-то девушку.

– Сергей Александрович терпеть её не может – она при нём боится ходить к нам, – сказала Шура».

«Американская мелодрама Вадима Шершеневича “Дама в чёрной перчатке” и трагедия Анатолия Мариенгофа “Заговор дураков” переведены на английский язык и готовятся к постановке в Лондоне и Нью-Йорке. Договорные условия с антрепренерами подписаны по доверенности авторов находящимся в настоящее время за границей поэтом Сергеем Есениным».

«Анатолий Мариенгоф работает над новой драматической поэмой: действий и характеров. Постановка её потребует совершенно особого подхода к актёру живому и актёру в е щ и. Драматические фактуры и события идут впереди современности.

В основе работы лежит большая тема – идеологическая, театральная (структура нового действия) и литературная».

«Самый остроумный из философов утверждал, что только у ремесленников можно найти безусловное знание. Про мудрецов же он говорил, что они ничего не знают, а только воображают, что знают, а вот он (Сократ), если уж окончательной истины не знает, так и не думает, что знает. На такую-то малость Сократ считал себя мудрее самых мудрых. Мы оставляем “мудрецам” наших театров все их неоспоримые истины: и послушный моде автомобильный натурализм “Земли дыбом”, и биомеханику, и метроритм, и эксцентризм, а себе – мечту о большом актёре и Великом театре. Вчера к ней стремились акробатическими прыжками через Гофманскую фантасмагорию и монументальным движением через ложноклассический пафос Расина, сегодня мне кажется, что театр нашёл путь более короткий. На верстовых столбах написано: современный парадоксальный фарс (“Вавилонский адвокат”), образцовая русская мелодрама (“Маскарад”), национальная трагедия (“Гроза”), урбанический скетч (“Человек, который был четвергом”). Выросший актёр требовал от театра нового репертуара. Новый репертуар заставляет искать новую театральность. Каковой она будет – покажет работа текущего сезона».