Андрей Зорин - Жизнь Льва Толстого. Опыт прочтения

Чехов умер в 1904 году, на шесть лет раньше Толстого, а его письмо было опубликовано в 1908 году. Когда его прочли писателю, которому только исполнилось восемьдесят, он был тронут до слез. «Я не знал, что он меня так любил» [64], – сказал Толстой. Он тоже любил Чехова, но никогда не мог почувствовать с ним душевной близости и подозревал его в холодности. Толстой говорил, что художественным совершенством Чехов превзошел всех прежних писателей, включая Тургенева, Достоевского и его самого, но сетовал на его безрелигиозность и отсутствие осознанной моральной цели. Для одного рассказа он, однако, делал исключение.

«Душечка» написана с идеальным лаконизмом, характерным для позднего Чехова. На нескольких страницах он проследил всю жизнь своей героини и цепь ее перерождений. Ольга начисто лишена собственного содержания и в зависимости от человека, находящего рядом с ней, становится то почитательницей театрального искусства, то солидной дамой, понимающей лесопромышленное дело, то любительницей и защитницей животных. В конце рассказа она находит свое счастье в маленьком гимназисте, сыне ее последнего возлюбленного, и его латинских уроках.

Толстой не был глух к чеховской иронии. Он любил читать «Душечку» вслух и при этом хохотал сам и заставлял хохотать всех вокруг. Мемуаристы вспоминают, что он не слишком хорошо читал собственные произведения, но превосходно справлялся с чужими, причем особенное удовольствие получал от юмористической литературы. Но дочитав «Душечку» до конца, он никогда не мог удержаться от слез. В чеховской Ольге он увидел идеал женщины: она не испытывает потребности в самоутверждении и способна слиться с любимым человеком в одно духовное существо. О такой спутнице он тосковал всю жизнь.

Позднее Толстой целиком включил рассказ в свой «Круг чтения» – собрание произведений для самого широкого читателя, где он помещал самые, с его точки зрения, высокие образцы духовной мудрости и нравственной красоты. В своем послесловии к «Душечке» Толстой объяснил, что, по его мнению, Чехов хотел осмеять героиню, но

бог поэзии запретил ему и велел благословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда останется образцом того, чем может быть женщина для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем ее сводит судьба. (ПСС, XLI, 377)

При всем восхищении прозой Чехова Толстой не мог принять его пьесы, сюжеты которых казались ему вялыми, а драматические ситуации – невыразительными. Чехов любил рассказывать, что Толстой как-то сказал ему: «Вы знаете, я терпеть не могу Шекспира, но ваши пьесы еще хуже». Испугавшись, что обидел собеседника, Толстой взял его за руку, заглянул в глаза и сказал: «Вы хороший, Антон Павлович». И улыбнувшись прибавил: «А пьесы ваши все-таки плохие» [65].

Чехов был убежден, что неизменная благожелательность Толстого к коллегам по перу связана с тем, что он относился к ним с долей снисходительности и равным себе ощущал только Шекспира – и именно из-за этого раздражался, что тот пишет не по-толстовски. Во всяком случае, Шекспир – единственный автор, которому Толстой счел нужным посвятить отдельный уничтожающий разбор. Он обрушился на «Короля Лира» за психологическую неправдоподобность характеров и поступков героев, за нелепый сюжет, напыщенный язык и циническую мораль.

Драматический род всегда привлекал Толстого, но давался непросто. Здесь ему не хватало авторского всеведения, позволяющего проникнуть в потаенные глубины душ героев и обнаружить мотивы поведения, может быть, скрытые от них самих. Только выработав в своих народных рассказах повествовательную манеру, которая позволяла обходиться без этого ресурса, он смог с успехом вернуться к театральным замыслам.

В 1886 году Толстой написал трагедию «Власть тьмы» о распаде нравственной ткани деревенской жизни и о людях, сумевших, невзирая на этот распад, сохранить в себе человеческое и Божеское начало. Сюжет, основанный на материале реального уголовного расследования, включал в себя супружескую измену, убийство, детоубийство и эффектное публичное покаяние душегуба, отдаленно напоминающее аналогичную сцену из «Преступления и наказания».

Александру III трагедия поначалу понравилась, но Победоносцев убедил его изменить точку зрения и запретить ее постановку. «Власть тьмы» была впервые представлена в Париже, а затем еще в десятке крупных европейских городов. На профессиональной российской сцене она впервые появилась только в 1902 году в постановке Станиславского, сыгравшего главную роль. Одиннадцатью годами раньше Станиславский уже ставил любительский спектакль по комедии Толстого «Плоды просвещения», высмеивавшей модное в высшем русском обществе увлечение спиритизмом. Интересно, что во второй половине 1870-х – начале 1880-х годов в спиритических сеансах участвовала и Татьяна Андреевна Кузминская, подробно описывавшая их сестре. В ответном послании Софья Андреевна писала:

Левочка ужасно хохотал при чтении твоего письма, он не допускает и возможности, чтоб он когда-нибудь поверил в такие глупости, как он говорит, и предлагает задать духу трудную математическую задачу. А дети все перепугались, поджали ноги и визжат [66].

Два главных драматических опыта Толстого не были ни поставлены, ни напечатаны при его жизни. Они задумывались в 1890-х годах, но работа над «Воскресением» отвлекла писателя. В 1900-м Толстой вновь вернулся к этим замыслам, возможно под впечатлением от постановки чеховского «Дяди Вани» в Художественном театре. Он ушел со спектакля разочарованным и в уверенности, что в состоянии лучше справиться с требованиями сценического искусства. Толстой почти закончил обе пьесы, но никогда не пытался отдать их в печать или на сцену.

Не исключено, что те самые художественные ограничения драматического рода, которые помешали Толстому стать подлинным соперником Шекспиру или Чехову, придали его главным пьесам особую интимность. Необходимость скрыться за своими героями позволила ему выразить те внутренние сомнения, в которых он не мог признаться ни в прозе, ни в письмах, ни даже в дневниках.

Самая сценически успешная пьеса Толстого «Живой труп» была впервые напечатана в посмертном издании 1911 года и сразу же поставлена в Художественном театре совместно Станиславским и Немировичем-Данченко. Ее герой, Федор Протасов, разоривший семью своей страстью к цыганскому пению, инсценирует самоубийство, чтобы дать жене возможность соединиться с достойным и любящим ее поклонником. Обман раскрывается, супруги попадают под суд: Федор за мошенничество, а его жена – за двоебрачие. Стремясь разрубить связывающий их узел и, что не менее важно, понимая, что суд неминуемо вернет его в семью, Федор на самом деле кончает с собой.