Коллектив авторов - Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Чтобы литературная лодка двинулась вперёд хотя бы чуть-чуть, требовалось привести в движение вёсла двух сторон. По тем временам, в самом начале третьего тысячелетия, задача эта была немыслимо рискованной, поскольку с патриотической стороны уже и уключины были давно вышиблены – и выброшены вон за ненадобностью…

Упорядочение литературного процесса страны силами одной газеты – в этом, кажется, не был заинтересован уже никто, кроме Полякова. Одни не прощали ему, что он печатает либералов, другие – что печатает патриотов. Но сама мозаика литературной жизни России была на страницах газеты всё же явлена миру.

Тут не плохо задуматься о роли личности в истории литературы, а именно – о личности, наделённой способностью гармонизировать пространство, а не разрушать его вдребезги. В одном из интервью Ю. Поляковым обозначена его позиция по этому вопросу следующим образом: «Статьи, точно предохранительные клапаны, позволяют литератору выпустить излишний социальный гнев, ярость оскорблённой нравственности, мимолётную обиду на подлости эпохи. Это необходимо, ибо настоящий художник не должен валить в своё произведение шелуху сиюминутности, но отбирать осмысленные зёрна бытия».

Так или иначе, а литературная лодка перестала вертеться в одном и том же заколдованном кругу. Она двинулась вдруг, приводя в ужасное негодование литературных хозяев жизни – безраздельных монополистов на протяжении двух десятков лет! И на протяжении двух десятков лет не сумевших создать ничего нового в стране, кроме демократического своего, литературного ноу-хау – романов домохозяек. Да, да, ту самую домохозяйку, которая должна была при коммунизме управлять государством, либералы усадили строчить романы. Дали ей роскошное денежное довольствие и научили несчастную кричать повсюду: «Мы, писатели!», «Мы, русские писатели!».

А ведь все эти люди почти четверть века занимали чужие, не свои, места! Из года в год съедали чьи-то литературные судьбы, вытесняя собою настоящих литераторов! Брали не своё, пили чужое, ели чужое, сидели не на своих стульях. Вполне успешно сидели…

Да и сейчас, когда любить Родину уже не зазорно, те же вершители судеб вдруг переобулись в патриотизм! Схватили рулевое весло и ну грести, поднимая брызги доверху. Орут о себе с экранов: «Наконец-то мы, патриоты, у власти! И так-то мы, патриоты, добры, что теперь печатать будем исключительно своих оппонентов – тех, кого печатали эти противные либералы все 25 лет!»

…Иногда я перечитываю стихотворение Юрия Полякова «21 июня 1941 года. Сон». «Сегодня я один за всех в ответе…» Но каждый раз кажется мне, что это – о предчувствии войны, захватнической и беспощадной, в нашей отечественной литературе рубежа веков, в нашей многострадальной культуре. «И знаю я один на белом свете, что завтра белым свет не назовёшь…»

Датировано стихотворение 1975-ым годом. Да, тогда уже Юрий Поляков действовал, как предостерегающий, – движимый желанием исправить, спасти, настоять на правде. «Что я могу перед такой бедою?! Могу – кричать, в парадные стучась. Спешите, люди, запастись едою и завтрашнее сделайте сейчас!..»

Да, сумел Юрий Михайлович сделать завтрашнее загодя, вступив в литературу очень рано. Сумел помешать окончательному разрушению шкалы литературной ценности – и умеет сейчас отвечать на атаки всё ещё властвующих негодяев.

Освобождая от лжи и грязи литературное наше пространство, пядь за пядью, он воюет без геройства. И вообще, воюет, вроде бы – не воюя: без пафоса. Временами даже весело… Как это написано им в конце того самого, пророческого, стихотворения – про войну? «Я так скажу: фашист кичлив, но шаток – одна потеха русскому плечу…»

Дорогой Юрий Михайлович. Помнишь, как мы плыли с тобой на теплоходе по чудесным русским рекам, по восхитительным весенним разливам? По сторонам зеленели леса, по берегам пели соловьи. Мы проплывали мимо восхитительных монастырей, любовались чудесными фресками. На нашем ковчеге были монахи, лётчики, философы, художники. Как нам было хорошо с тобой в этом русском братстве, на этом русском священном корабле среди единомышленников и братьев по духу.

А ещё помнишь, Юрий Михайлович, то кромешное время, когда меня, грешного, травили собаками, гнали по всем закоулкам, по всем углам, не пускали меня никуда, клеймили, называли фашистом, я был исчадием ада, мною либералы и демократы пугали детей, я был прокажённый, а ты, ведя программу на телевидении, пригласил меня в свою передачу. И как я был восхищён этим поступком! Как я увидел в тебе единомышленника и брата, человека бесстрашного, человека русской воли и русской красоты.

Помню, Юрий Михайлович, когда достопочтенная «Литературная газета» вручала мне премию Дельвига, удостоив меня «Золотого Дельвига», я сидел взволнованный, ожидая награждения, и смотрел на тебя. А ты хлопотал, вскакивал, убегал за кулисы, возвращался. И с каждым твоим возвращением ты всё молодел, глаза твои наполнялись мальчишеским восхитительным светом. И когда награждение состоялось, как мне дорого было чокнуться с тобой и принять от тебя поздравления.

Ты возглавил «Литературную газету», которая была для меня не просто газетой. Советская «Литературная газета» была для меня школой. Она посылала меня во все горячие точки, начиная от Даманского и кончая Афганистаном. Она учила меня социальному взгляду, социально-политической военной журналистике. Она учила меня представлениям, связанным с ответственностью художника и писателя, трогающего самые острые, больные и грозные темы Родины. И когда произошло непредсказумое, когда стал рушиться Советский Союз, «Литературная газета» из высоколобой, пускай свободомыслящей и либеральной, но всё равно абсолютно достойной и во многом центристской газеты превратилась в гнездовье радикальных либералов. Оттуда ушли все приличные люди, и там образовался клубок змей, который травил в том числе и меня, опытного сотрудника газеты, принадлежащего к этому цеху. Как страшно мне было видеть это массовое предательство, вероломство, падение и разрушение этого исторического печатного органа. И когда ты пришёл туда, я наблюдал за тобой, как трудно было тебе оказаться в этом ядовитом скопище, среди этих каракатиц, которые выпускали на тебя тучи чернильного смрада. Но ты своими усилиями, своим тактом, своей мудростью, своим умением обращаться с людьми выправил этот накренившийся на борт ковчег русской журналистики, придал ему устойчивое положение, сбалансировал духовные и политические силы, которые пребывали в этом ковчеге. И теперь он плывёт ровно, целеустремлённо и истинно по намеченному тобой маршруту.