Наталия Азарова - Поэзия. Учебник

Когда мы читаем поэтический текст, мы можем по разным признакам воссоздать образ того, кто говорит с нами с его помощью. Этот образ принадлежит не автору стихотворения, а поэтическому субъекту — он возникает во время чтения каждого конкретного стихотворения, поэмы или цикла стихов и не существует за их пределами. Субъект возникает во время чтения, но это не значит, что поэт никак не влияет на то, каким будет видеть субъекта читатель: очень часто поэт предсказывает реакцию читателя, создает вполне определенный образ субъекта.

В старой поэзии субъект часто подчинялся требованиям жанра: читатель заранее предполагал, что субъект торжественной оды будет восхищаться победами русского оружия и величием монарха, а субъект элегии — оплакивать ушедших близких (18.1. Жанр и формат). Различные жанры в разной степени требовали определенности субъекта, а некоторые поэты сознательно отступали от жанровых требований. В современной поэзии субъект в каждом стихотворении создается заново, хотя отдельные поэты могут стремиться создать единого субъекта для всех своих произведений (это один из способов объединить друг с другом разные тексты).

Самый простой способ указать на поэтический субъект — использовать местоимение я . Иногда кажется, что появление я в поэтическом тексте означает, что с нами говорит его автор и что с помощью этого текста мы видим мир его глазами и даже можем узнать что-то о самом авторе. Но это не так: поэт, который использует это местоимение, всегда особым образом конструирует субъект стихотворения. Где пролегает граница между субъектом и поэтом, читатель сказать не может. Более того, часто на этот вопрос не может ответить и сам поэт.

Если в стихотворении Александра Твардовского сказано: «Я убит подо Ржевом», едва ли стоит предполагать, что это я и поэт Александр Трифонович Твардовский — одно лицо. Часто соотношение между автором и субъектом не столь очевидно. Так, известно, что ранние стихи Анны Ахматовой, в которых героиня жалуется на жестокое обращение мужа, подпортили репутацию ее настоящему мужу — поэту Николаю Гумилеву: читатели не видели различий между ним и персонажем стихов, потому что не различали Ахматову и субъекта ее поэзии. Другой такой пример — Елена Гуро. Субъект ее стихов часто оплакивал потерянного сына, и большинство 0 читателей были уверены, что в жизни поэтессы действительно случилась такая утрата, однако у Гуро не было детей.

Для того чтобы создать впечатление авторского голоса, поэту необязательно употреблять местоимение я. Подобный эффект может создаваться разными способами: поэт может сообщать подробности из своей жизни, в которые читателю легко поверить, либо открыто заявлять, что текст написан «от первого лица». Хотя субъект может явно характеризовать себя, в большинстве случаев мы судим о нем по косвенным данным: по деталям, которые он упоминает, по словам, которые он выбирает, по особенностям его взгляда на мир.

Речевая характеристика субъекта помогает читателю составить представление о том, с кем он имеет дело. В ход могут пойти самые разные языковые средства: высокие или просторечные слова, обороты и формы, простое или усложненное строение фразы. Например, слова из церковного обихода часто встречаются в стихах поэта и священника Сергея Круглова, и их употребление свидетельствует о том, что субъект его стихов если и не совпадает с автором, то не менее, чем автор, причастен к жизни церкви:

О погруженности субъекта в церковные реалии говорят здесь не только общеизвестные понятия и образы ( дьякон и хор незримый ), но и специфические слова греческого происхождения, значение которых известно далеко не всякому читателю: хиротонисать (наделять человека саном, дающим право совершать церковные обряды), орарь (лента из цветной ткани, часть облачения дьякона), анаксиос (буквально ‘недостоин’ — возглас, который произносится при снятии сана), даже наречие вбегле́ представляет собой церковнославянизм, обычно не встречающийся в общеупотребительном языке. Таким образом, субъект этого текста сразу получает целый ряд косвенных характеристик, позволяющих точнее определить его.

Несоответствие, которое неизбежно возникает между автором и поэтическим субъектом, часто находится в центре внимания современных поэтов. Некоторые поэты ищут способы указать на различие субъекта и автора, другие пытаются создать иллюзию их близости.

Иногда поэт целенаправленно конструирует такой субъект, который максимально отличается от него самого, и подчеркивает это отличие. Например, текст может быть написан от лица какого-либо исторического персонажа (так происходит в стихотворении Брюсова «Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон.») или от представителя такой социальной группы, к которой никак не может принадлежать поэт (например, русский поэт XIX — начала XX века мог писать от лица цыгана, притом что в силу социальных причин цыган в Российской империи вряд ли стал бы печатающимся поэтом).

В таких случаях говорят о ролевой лирике , а субъекта такой лирики часто называют авторской маской (подробнее см. 6. Поэтическая идентичность). В современной поэзии ролевая лирика встречается относительно редко: она задает слишком жесткую границу между автором и поэтическим субъектом, в то время как в поэзии последнего полувека наблюдается интерес к тому, чтобы сделать эту границу более гибкой, заставить читателя каждый раз заново решать, с кем он имеет дело — с автором или сконструированным им поэтическим субъектом.