Наталия Азарова - Поэзия. Учебник

Недосыпая, недолюбя,
Молодость наша шла.
Я спутника своего искал:
Быть может, он скажет мне,
О чем мечтать и в кого стрелять,
Что думать и говорить?

И вот неожиданно у ларька
Я повстречал его.
Он выпрямился… Военный френч,
Как панцирь, сидел на нем,
Плечи, которые тяжесть звезд
Упрямо сгибала вниз,
Чиновничий украшал погон;
И лоб, на который пал
Недавно предсмертный огонь планет,
Чистейший и грубый лоб,
Истыкан был тысячами угрей
И жилами рассечен.

О, где же твой блеск, последняя ночь,
И свист твоего дрозда!

Лужайка — да посредине сапог
У пушечной колеи.
Консервная банка раздроблена́
Прикладом. Зеленый суп
Сочится из дырки.
Бродячий пес Облизывает траву.

Деревни скончались.
Потоптан хлеб.
И вечером — прямо в пыль
Планеты стекают в крови густой
Да смутно трубит горнист.
Дымятся костры у больших дорог.
Солдаты колотят вшей.
Над Францией дым.
Над Пруссией вихрь.
И над Россией туман.

Мы плакали над телами друзей;
Любовь погребали мы;
Погибших товарищей имена
Доселе не сходят с губ.

Их честную память хранят холмы
В обветренных будяках,
Крестьянские лошади мнут полынь,
Проросшую из сердец,
Да изредка выгребает плуг
Пуговицу с орлом…

Но мы — мы живы наверняка!

Осыпался, отболев,
Скарлатинозною шелухой
Мир, окружавший нас.

И вечер наш трудолюбив и тих.
И слово, с которым мы
Боролись всю жизнь, — оно теперь
Подвластно нашей руке.

Мы навык воинов приобрели,
Терпенье и меткость глаз,
Уменье хитрить, уменье молчать,
Уменье смотреть в глаза.

Но если, строчки не дописав,
Бессильно падет рука,
И взгляд остановится, и губа
Отвалится к бороде,
И наши товарищи, поплевав
На руки, стащат нас
В клуб, чтоб мы прокисали там
Средь лампочек и цветов, —
Пусть юноша (вузовец, иль поэт,
Иль слесарь — мне все равно)
Придет и встанет на караул,
Не вытирая слезы́. [29]

НА ПЛАНЕТЕ РОГОНДА

1. на планете Рогонда
горит
костер
можно
расслабиться
можно снять скафандры
пожевать буннут

опять же лошади отдохнут

2. под бесконечными звездами
под туманным покровом туманности VX2

проводники
заваривают свой особый чай
который пьянит и отгоняет печаль

выпиваешь
и твоя голова
улетает
в зенит

и одна среди звезд
звенит
и
тает

3. на привале в пустыне
снайпер не должен спать

но белый
теплый песок
напоминает чистые простыни
и каждый бархан — кровать

опираясь подбородком на ствол
человек в кислородной маске
держит голову прямо

в темноте
вспоминает
маму
прошлогодний праздник отцовского клана
обильный стол
блестящий, натертый соком дерева мааххи пол
в доме двоюродного деда
и еще, честно говоря, внучку соседа

4. враг появляется резко

из-за южных холмов
они выходят большие
прозрачные
как воспоминания
как страхи
из детских снов

в студенистых руках — как бы обрезки труб
из обрезков бежит огонь
вокруг
они распространяют странную сладкую вонь

5. Маарт Каальба
с пробитым боком
остался теперь один

закрывая глаза
он видит космос
и хаотическое столкновение другом с другом
каких-то абстрактных льдин

лейтенанты все разбежались
сгорели
ушли с головой в песок

обгорелый кусок
шлема
свисает сбоку
щекочет ему висок

под огнем
он прижимается к шее раненого коня
говорит ему: нарчикоде а калохибохи
что значит: лишь ты не предашь меня

думает также:
будь проклят юг
дурацкая эта земля
которой никогда не касался плуг

вдруг
неожиданно
бой стихает

вокруг —
тишина, покой

слюна выступает
на черной морде

он проводит
стирает ее рукой

и говорит животному: ну у меаямувеа
что означает
примерно —
ты это, не бойся, друг [278]

***
Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!
Опять и опять я люблю тебя,
Тихая, теплая,
Серебром окаймленная!
Робко, свечу потушив, подхожу я к окну…
Меня не видать, зато сам я все вижу…
Дождусь, непременно дождусь:
Калитка вздрогнет, растворяясь,
Цветы, закачавшись, сильнее запахнут, и долго,
Долго при месяце будет мелькать покрывало. [324]

***
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.

Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя! иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть. [126]

***
От райской музыки и адской простоты,
от гари заводской, от жизни идиотской
к концу апреля вдруг переживаешь ты
припадок нежности и гордости сиротской —

Бог знает, чем гордясь, Бог знает, что любя —
дурное, да свое. Для воронья, для вора,
для равноденствия, поймавшего тебя
и одолевшего, для говора и взора —

дворами бродит тень, оставившая крест,
кричит во сне пастух, ворочается конюх,
и мать-и-мачеха, отрада здешних мест,
еще теплеет в холодеющих ладонях.

Ты слышишь: говори. Не спрашивай, о чем.
Виолончельным скручена ключом,

так речь напряжена, надсажена, изъята
из теплого гнезда, из следствий и тревог,
что ей уже не рай, а кровный бег, рывок
потребен, не заплата и расплата —

так калачом булыжным пахнет печь
остывшая, и за оградой сада
ночь, словно пестрый пес, оставленный стеречь
деревьев сумрачных стреноженное стадо… [160]

***
Я тебе не винт и не соринка
кровь моя не смазка и не ржа
место мне не жакт и не сорренто
и не острие ножа.