Коллектив авторов - Литература 6 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 2

1. Каким предстает в этом произведении облик легендарного новгородского героя Вадима?

2. Для чего вводятся в произведение образы языческих славянских богов?

3. Какие риторические приемы использованы в этом произведении?

4. Укажи эпитеты, сравнения и метафоры в этом произведении.

5. Подготовь выразительное чтение «Вадима».

6. Самостоятельно нарисуй словесный портрет Вадима.

Когда называют имя В. Я. Брюсова, то в первую очередь имеют в виду его поэзию. Не менее известен он и как переводчик зарубежных поэтов, как автор романов и новелл. При чтении произведений этого писателя всегда узнаешь что-нибудь новое и неожиданное. И это не случайность. Трудно назвать другого писателя того времени, который обладал бы такой разносторонней образованностью и столь обширными знаниями. С поэзией В. Я. Брюсова тебе предстоит познакомиться очень скоро, а пока я предлагаю тебе его новеллу «В башне. Записанный сон».

Вчитайся в название новеллы, и ты поймешь замысел автора: художественный мир этого произведения – сон. Но сон не простой. Построение новеллы как «записанного сна» помогает автору стереть границы между прошлым, настоящим и будущим, что в реальной жизни невозможно.

Повествователь, записывающий свой сон, видит себя заточенным в средневековую ливонскую башню XIII века русским пленником, проснувшись же, он оказывается живущим в XX веке писателем. Во время сна он оказался способным перемещаться во времени и пространстве, а оказавшись в прошлом, прорицать (вспомни «Песнь о вещем Олеге») о будущем.

Самое интересное заключается в том, что и в прошлом, и в настоящем повествователь ощущает, что он не принадлежит этому времени целиком. В прошлом он чувствует в себе знания и опыт писателя будущего, а проснувшись, ощущает себя русским воином XIII века.

В. Я. Брюсов специально показывает такое странное состояние после увиденного сна: в человеке «спит» память о многих поколениях его предков, чьим потомком он является. Эта память навеяла ему чудный сон, и она же заставила писателя не просто увидеть во сне прошлое, но и стать его участником. На какое-то время человек, видящий сон, соединился душой со своим далеким предком, которому передал свои знания о последующих событиях.

Каково? Такие чудеса могут происходить только в литературе. Нет, нет! Я имею в виду не пробуждение в человеке исторической памяти и не удивительные сны. Такое бывает и в жизни. Чудом является то, что литература позволяет читателю пробудить в себе дремлющую «память прошлого, память его предков» и почувствовать гордость за то, что было, а одновременно и ответственность за то, что будет.

А теперь и ты ответь на один-единственный мой вопрос: почему дата Ледового побоища названа автором с ошибкой в целый год – вместо 5 апреля 1242 года он называет 5 апреля 1241 года?

Нет сомнения, что все это мне снилось, снилось сегодня ночью. Правда, я никогда не думал, что сон может быть столь осмысленным и последовательным. Но все события этого сна стоят вне всякой связи с тем, что испытываю я сейчас, с тем, что говорят мне воспоминания. А чем иным отличается сон от яви, кроме того, что оторван от прочной цепи событий, совершающихся наяву?

Мне снился рыцарский замок, где-то на берегу моря. За ним было поле и мелкорослые, но старые сосновые леса. Перед ним расстилался простор серых северных волн. Замок был построен грубо, из камней страшной толщины, и со стороны казался дикой скалой причудливой формы. Глубокие, неправильно расставленные окна были похожи на гнезда чудовищных птиц. Внутри замка были высокие, сумрачные покои и гулкие переходы между ними.

Вспоминая теперь обстановку комнат, одежду окружавших меня лиц и другие мелкие подробности, я с ясностью понимаю, в какие времена унесла меня греза. То была страшная, строгая, еще полудикая, еще полная неукротимых порывов жизнь средневековья. Но во сне, первое время, у меня не было этого понимания эпохи, а только темное ощущение, что сам я чужд той жизни, в которую погружен. Я смутно чувствовал себя каким-то пришельцем в этом мире.

Порою это чувство обострялось. Чем-то вдруг начинало мучить мою память, как название, которое хочешь и не можешь вспомнить. Стреляя птиц из самострела [1], я жаждал иного, более совершенного оружия. Рыцари, закованные в железо, привыкшие к убийству, ищущие только грабежей, казались мне выродками, и я провидел возможность иного, более утонченного существования. Споря с монахами о схоластических вопросах, я предвкушал иное знание, более глубокое, более совершенное, более свободное.

Но когда я делал усилие, чтобы что-то вспомнить, мое сознание затуманивалось снова.

Я жил в замке узником или, вернее, заложником. Мне была отведена особая башня, со мною обращались почтительно, но меня сторожили. Никакого определенного занятия у меня не было, и праздность тяготила меня. Но было од но, что делало жизнь мою счастием и восторгом: я любил!

Владельца замка звали Гу́го фон Ри́зен. Это был гигант с громовым голосом и силой медведя. Он был вдов. Но у него была дочь Матильда, стройная, высокая, светлоокая. Она была подобна святой Екатерине на иконах итальянского письма, и я ее полюбил нежно и страстно. Так как в замке Матильда распоряжалась всем хозяйством, то мы встречались по нескольку раз в день, и каждая встреча уже наполняла душу блаженством.

Долго я не решался говорить Матильде о моей любви, хотя, конечно, мои взоры выдавали тайну. Роковые слова я произнес как-то совсем неожиданно, однажды утром, на исходе зимы. Мы встретились на узкой лестнице, ведшей на сторожевую вышку. И хотя нам много раз случалось оставаться наедине, и в оснеженном саду, и в сумеречном зале, при чудесном свете луны, – но почему-то именно в этот миг я почувствовал, что не могу молчать. Я прижался к стене, протянул руки и сказал: «Матильда, я тебя люблю!» Матильда не побледнела, а только опустила голову и ответила тихо: «Я тоже тебя люблю, ты – жених мой». Потом она быстро побежала наверх, а я остался у стены, с протянутыми руками.

В самом последовательном сне всегда бывают какие-то перерывы в действии. Я ничего не помню из того, что случилось в ближайшие дни после моего признания. Мне вспоминается только, как мы с Матильдой бродили вдвоем по побережью, хотя по всему видно, что это было несколько недель спустя. В воздухе уже веяло дыхание весны, но кругом лежал снег. Волны с громовым шорохом белыми гребнями накатывались на береговые камни.