Клавдия Смола - Изобретая традицию: Современная русско-еврейская литература

Одновременно его захлестывает счастье возвращения, которого мучительно недоставало герою все это время: исход как освобождение и прибытие евреев на Святую землю становится актом индивидуального трансцендирования, последнего, уже не географического пересечения границы ; тем самым идея достижения Иерусалима не столько подкрепляется, сколько подменяется идеей окончательного спасения человека. Также и убеждение рава Бибаса, что вместе с Иешуа на Святую землю пришла Шехина [Там же: 293], связывает исход со спасением человечества в последние времена: эта ассоциация многократно встречается в раввинистических толкованиях Библии, мидрашах 194и в каббале. Эсхатологическая концепция алии в очередной раз подтверждает мысль о крахе исхода в исторической современности.

Так, перенесенный в настоящее средневековый раскол личности Иешуа между «мрачными силами преисподней и вечным распорядком неба» в заключительных сценах романа – это борьба за душу вероотступника и мученика и одновременно за будущее еврейского государства: отсылка к традиционной для иудаизма «аналогии между судьбой отдельной души и судьбой Израиля» 195. Иешуа Калантару отводится роль баал-тшувы – еврейского грешника, вновь обратившегося к богу и искупившего вину великим страданием: именно баал-тшува , падший, способен достичь последних духовных высот. Путь Иешуа оказывается поэтому более значимым, чем путь его учителя, чудотворца ребе Вандала 196. По мысли автора «Десятого голода», мир можно спасти через муки, насилие, самоотречение и болезнь (телесную и душевную), понятые как этапы очищения; этот процесс предопределен от века и начнется в ближайшем будущем, причем в центре событий будет находиться именно Израиль. Роман проникнут настроением разлада и фатального, однако не окончательного разобщения человека и бога, которое связывается (особенно в конце романа) с раввинистически-каббалистическим пониманием ухода Шехины из народа Израиля. Вот как поясняет эту дисгармонию мироустройства, почерпнутую из иудаистской мысли и остро ощущаемую в романе, Гершом Шолем:

В своем первобытном райском состоянии человек имел прямую связь с Богом. […] Грехопадение, послужившее для еврейских мистиков предметом бесконечных спекуляций, разорвало прямую связь человека с Богом […] Адам […] прервал поток жизни, переливающийся из сферы в сферу, и принес разделение и обособление в мир.

С того времени возник некий загадочный разрыв, не в самой субстанции Божества, но в его жизнедеятельности.

Это учение было ограждено множеством оговорок, но его главный смысл все же довольно ясен. Оно ведет к новой концепции, называемой каббалистами «изгнанием Шхины». Лишь после восстановления первичной гармонии в акте Избавления […] «будет Господь един, и Имя Его едино» в истине и навеки.

В нынешнем неискупленном и расстроенном состоянии мира этот разрыв, мешающий непрерывной связи Бога с Шхиной, кое-как заделывается и исправляется посредством религиозного акта Израиля: Торы, мицвот и молитвы. Устранение пятна, восстановление гармонии – таково значение ивритского слова тикун , употреблявшегося каббалистами после-зогаровского периода для обозначения задания человека в этом мире. В состоянии Избавления, однако, «осуществится совершенство вверху и внизу и все миры сплотятся в единый союз» [Шолем 2004: 290–291].

Болезненное стремление Иешуа «стереть пятно» может принести плоды через падение и самопожертвование избранного – но в исторической современности это остается утопией.

Сионистский путь Давида Маркиша позволяет проследить особую генеалогию: будучи сыном выдающегося идишского поэта Переца Маркиша, казненного в 1952 году, писатель с рождения был включен в еврейскую культурную традицию и уже очень рано пострадал от антисемитской политики советского режима. Незадолго до смерти Сталина он как член семьи «изменника родины» был выслан в Казахстан вместе с матерью, братом и сестрой; в Москву семья вернулась лишь спустя два с половиной года. Как предполагает Элис С. Нахимовски, воспоминания об отце, чей романтический образ сохранился в памяти Маркиша, сыграли важную роль в его самоопределении [Nakhimovsky 1992: 199]. Уже в 1957 году Маркиш пытается перебраться из Советского Союза через Польшу в Израиль, но эмигрировать ему удастся лишь в 1972 году, после двух лет жизни в отказе.

Первый роман Маркиша «Присказка» 197основан на подростковом опыте казахстанской ссылки. По сравнению с уже рассмотренными произведениями об исходе, именно он ближе всего жанру романа воспитания, Bildungsroman , так как рассказывает о становлении характера еврейского мальчика. В первой же сцене иронически очерчивается главная коллизия: в московской школе сталинской эпохи на уроке по предмету «Конституция СССР», которую учительница восхваляет за гуманность и либерализм, два ученика беседуют об аресте товарища с еврейской фамилией Розен. Из комментария рассказчика становится ясно, что одного из школьников зовут Симон Ашкенази и три года назад его отца тоже арестовали. К семейной истории автора отсылает посвящение к роману: «Посвящается памяти Переца Маркиша, расстрелянного в Москве 12 августа 1952 года». Слова эти предвосхищают тему долга памяти и борьбы, на паратекстуальном уровне сигнализируя о полуавтобиографическом характере всего текста. Контраст между советской доктриной и познаваемой на собственном опыте правдой о диктатуре задает характерную для диссидентской литературы дихотомию власти и личности. Антисемитские выпады однокашников, заканчивающиеся дракой после уроков, добавляют к этой вертикальной поляризации горизонтальную, «низовую»: так, ученик Тараторин, этнический русский, говорит: «Евреи, гады, всегда воду мутят, а мы потом отвечай […] Наш хлеб жрет и еще недоволен. Езжай к себе в Израиль!» [Маркиш 1991: 11] Ответ Симона – аллюзия на движение алии, тогда только зарождавшееся на фоне недавнего создания государства Израиль, а именно – на тщетные попытки советских евреев эмигрировать: «И поеду! – выкрикнул Симон. – Все мы поедем! Только что же вы нас не отпускаете, гады, гады!» [Там же] В ответ более сильный Тараторин ударом сбивает его с ног – это становится для героя первым болезненным и унизительным уроком; однако за него успешно заступается друг Егор, что отчасти восстанавливает его попранное достоинство.

Итак, начало действия приходится на последние месяцы перед смертью Сталина – время «дела врачей», массированной антиеврейской пропаганды и возрождающегося в новом историческом контексте сионизма. Примечательны моделируемые в тексте топографии; в них сказывается сформулированный Яном Ассманом принцип ресемиотизации топоса Святой земли: она стала воспоминанием, дающим (символическую) возможность перейти в будущее 198. Когда Симон только узнает о предстоящей ссылке, Казахстан кажется ему неведомой страной, прекрасной и свободной, пустынной и солнечной, населенной простыми людьми, которые пасут овец и коз в бескрайней долине. В представлении мальчика удаленное от центра государственной власти идиллическое место воплощает человеческие ценности, хотя и не может, конечно, заменить Палестину: Симон уже сейчас понимает, что евреи всегда будут оставаться чужаками, «будь то в Москве, в Сибири или в Казахстане» [Там же: 15], – до тех пор, пока они не попадут в свою собственную страну. Мечта об Израиле и страстная ненависть к Сталину – решающие факторы формирования характера Симона.