Валентин Катасонов - Достоевский о науке, капитализме и последних временах

Роман «Бесы» был написан Достоевским почти полтора столетия назад (1871–1872). Это произведение Федора Михайловича называют одним из самых пророческих. В «Бесах» писатель предвидел трагические события трех так называемых «русских» революций (1905–1907, февральской и октябрьской 1917 года). Однако актуальность романа ничуть не померкла за истекшие полтора столетия. Если внимательно вчитываться в «Бесов», то многое из того, что в них описано, можно увидеть в сегодняшней жизни России. В нашем Отечестве народилось новое поколение «бесов», которые, подобно героям романа Петру Верховенскому и Шигалеву, вынашивают планы посеять в стране великую смуту и пролить большую кровь.

Одним из героев романа является Иван Павлович Шатов. Он даже не относится к группе главных героев, его обычно включают во второй ряд. Прообразом его послужил И. И. Иванов, убитый «Народной расправой» (собственно, это убийство и дало толчок к написанию романа). Иван Павлович Шатов – сын камердинера Варвары Петровны Ставрогиной, также относящейся к группе главных героев. В молодости был исключен из университета, немало путешествовал по Европе и был даже в Америке.

Вокруг Шатова в романе закручивается интрига, которая кончается тем, что Ивана убивают «бесы» (кучка заговорщиков под предводительством Петра Верховенского). И по этой причине все читавшие роман, конечно, хорошо помнят Шатова. Заговорщическая интрига вокруг Шатова захватывающа и интересна, но, наверное, интереснее сам Иван с его мыслями и словами. Некоторые высказывания Ивана Шатова очень глубоки, порой весьма неожиданны и надолго остаются в памяти читателя. Они превратились почти в афоризмы:

«Атеист не может быть русским», «Не православный не может быть русским», «Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить», «Нельзя любить то, чего не знаешь!», «Признак уничтожения народностей, когда боги начинают становится общими», «Добудьте Бога трудом!»

А кто, например, не знает характеристику русского народа как «народа-богоносца»? – А ведь это выражение из речи Ивана Шатова, который горячо дискутировал с Николаем Ставрогиным, одним из главных героев романа. Кстати, разговор между Шатовым и Ставрогиным (вторая часть, главы 6 и 7 романа) является одним из важнейших мест произведения. В этом разговоре в основном говорит Иван, а Николай больше слушает, ограничиваясь короткими ответами на вопросы Шатова, а также отдельными репликами и комментариями.

Очень рекомендую прочитать (или перечитать) эти две главы романа. Как отмечают исследователи творчества Достоевского, писатель вложил в уста Шатова собственные мысли. Шатов, как и сам Достоевский, всю жизнь проходил через «горнило сомнений». Шатов, как и Достоевский, был членом революционной подпольной группы, но разочаровался в идеях нигилистов и решил порвать с «бесами». На вопрос Ставрогина, верует ли сам Шатов в Бога, тот отвечает: «Я… я буду веровать в Бога…»

Из того, что Иван Шатов говорил Ставрогину, я особо хочу выделить ту часть, которая касается его рассуждений о науке и разуме. Слова, заслуживающие того, чтобы над ними поразмыслить:

«Ни один народ, – начал [Шатов], как бы читая по строкам и в то же время продолжая грозно смотреть на Ставрогина, – ни один народ еще не устраивался на началах науки и разума; не было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости. Социализм по существу своему уже должен быть атеизмом, ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установление атеистическое и намерен устроиться на началах науки и разума исключительно. Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков».

Как эти слова режут ухо современного человека, которому с младых ногтей внушают, что разум и наука – главный фактор, определяющий вектор развития человеческого общества! Впрочем, они уже резали ухо многим современникам Достоевского, особенно представителям «образованных» сословий. Наверняка, эти слова были необычны и для Николая Ставрогина, к которому обращался Шатов.

Представления о доминирующей роли науки и сопряженной с ней техники стали складываться в период перехода человечества от Средних веков к Новому времени. До этого, по мнению «просвещенных» умов времен Достоевского (особенно таких, как Герцен, Белинский, Добролюбов, Чернышевский и др.), на протяжении многих веков человечество находилось в состоянии «дикости», «предрассудков», «мрачного средневековья». Мол, это был период «застоя», «потерянного времени», «вычеркнутых страниц истории». И вот на арену европейской общественной жизни выходят философы и прочие мыслители, которые призывают активно заниматься выявлением тайн природы, открытием законов живой и неживой материи, применением этих законов для установления господства над силами природы, создания более совершенного общества и сотворения «счастливого» человека.

Английский философ, историк и политический деятель Фрэнсис Бэкон (1561–1626) провозгласил знаменитый лозунг «Знание – сила». Был подхвачен афоризм французского философа, механика, математика и физика Рене Декарта (15961650): «Мало иметь хороший ум, главное – хорошо его применять». Английский философ Томас Гоббс (1588–1679) говорил: «В науках мы ищем причины не столько того, что было, сколько того, что могло бы быть».

Научное познание существовало и в Древнем мире, и во времена так называемого «мрачного средневековья». Но со времени, когда в Европе началась Реформация, стал складываться автономный институт под названием «наука», который не ограничивался пассивным постижением законов природы, но стал пытаться оказывать активное воздействие на эту самую природу, а также общество и человека. Поначалу наука не порывала с религией и Церковью. Но стала все более заметно добиваться сначала «автономии» от Церкви, а потом и претендовать на то, что может не хуже религии отвечать на любые вопросы человеческого бытия. В том числе на «вечные вопросы» о происхождении Вселенной, человека, о его душе, о судьбе человека после смерти, о том, что есть добро и зло, и т. д.

Наступил момент, когда наука заявила, что может вполне обходиться без религии и Церкви. Так, французский математик, физик и астроном Пьер-Симон Лаплас (1749–1827) в ответ на вопрос Наполеона Бонапарта, почему в трудах этого ученого не упоминается Бог, высокомерно ответил императору: «Я в этой гипотезе не нуждаюсь». А еще позднее наука стала заявлять о том, что обладает монополией на истину, а Церковь и религия – пережиток прошлого. На такую позицию встали, в частности, французские философы эпохи «Просвещения» (XVIII век).