Вероника Файнберг - К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама
- Название:К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2020
- Город:Москва
- ISBN:9785444814000
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Вероника Файнберг - К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама краткое содержание
К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Взгляд через оптику Бурдье, однако, позволяет надеяться, что сложившиеся практики чтения, во многом детерминированные состоянием поля, могут измениться, поскольку являются, если угодно, не «врожденными», а «приобретенными».
Такое странное и перегруженное осмысление Мандельштама происходит еще и потому, что он поэт сложный. Важно, однако, напомнить очевидное: сложность и цитатность вовсе не одно и то же. Так, плохие, вторичные стихи, как правило, полны неотрефлексированных (необыгранных) цитат, ритмических и лексических отсылок (правда, клишированных), а иногда и переписанных фрагментов предшествующих текстов. Но исследователей «плохих текстов» мало, а мандельштамоведов много.
Сложность Мандельштама заключается прежде всего не в цитатности, а в новаторском и головокружительном использовании языка, в умении соединять в поэтическом слове конвенциональные значения и уникальные семантические оттенки. К сожалению, интертекстуальные построения последних десятилетий меньше всего учитывают именно язык поэта, хотя как раз Тарановский о нем думал и писал (см. подробнее в следующем разделе монографии).
Поэтому если что и предлагать взамен интертекстуальности, так это анализ языка и анализ смысла на лингвистической основе.
Подчеркнем, что это противопоставление не только не абсолютное, но даже и не объективное. При нормальном положении дел совершенно естественно не формировать оппозицию из языка и литературной традиции. Они тесно взаимодействуют между собой, хотя и находятся на разных уровнях.
Но в нынешних обстоятельствах изучения поэтики Мандельштама мы вынуждены противопоставить язык «подтекстам». Как нам видится, этот шаг позволит уйти от субъективных интерпретаций и посмотреть на поэта более объективным, научным взглядом. Именно через анализ языка мы можем приблизиться к пониманию смыслов мандельштамовских стихов, меньше опасаясь, что все наши построения зиждутся на субъективных факторах (но признаемся, что опасения все равно остаются).
Более того, предпринятое в книге описание поэтического языка Мандельштама, точнее не всего языка, а его ключевого аспекта – работы с идиоматикой, предлагает в итоге вернуться к истории литературы, то есть переместиться из области интерпретаций в область исторического осмысления словесности. Речь идет не о фактологической истории, а о мало разработанных областях: истории семантического усложнения русской поэзии, изучении лирики в свете теории информации, а также когнитивных особенностях восприятия стихов поэта (эти особенности во многом историчны). Из нашего предисловия видно, что для нас одной из ключевых является фигура читателя, поэтому в книге (в заключительном разделе) мы уделяем ей особое внимание. Вместе с тем основная часть монографии (первый раздел) посвящена анализу языка. Раскрывая все карты, признаемся, что мы не избежали соблазна и во втором разделе не отказали себе в удовольствии стать в позицию интерпретаторов и предложить сообществу свои прочтения нескольких стихотворений Мандельштама. В свое оправдание скажем, что лингвистическое описание для нас не самоцель, а попытка показать, что смысл лирики поэта во многом открывается благодаря языку. Именно язык дает возможность войти в область значений текстов, то есть в ту область, в которую принято входить через подтексты.
В книге к интертекстуальной теории мы практически не возвращаемся – упоминаем ее несколько раз в промежуточных выводах. Нам было важно не столько отвергнуть теорию (тем более что до конца опровергнуть ее невозможно), сколько критически рассмотреть ее в историческом и филологическом контексте, чтобы расчистить пространство и найти новые способы говорения о творчестве поэта.
Тем не менее мы понимаем, что наше предисловие вынуждает читателя сравнивать то, что предлагаем мы, с тем, что предлагают сторонники интертекстуальных построений. Помня о том, что языковой и подтекстуальный подходы на самом деле объективно не противопоставлены, но оказываются в оппозиции в сложившихся условиях, мы закончим этот раздел книги столкновением двух исследовательских оптик. Для наглядности мы выбрали, во-первых, короткий, во-вторых, не самый значимый в поэтическом каноне Мандельштама текст – в этом случае, как нам кажется, сопоставление методологий вызовет меньше эмоций.
В феврале 1937 года Мандельштам написал короткое стихотворение, далеко не самое заметное в корпусе воронежских стихов:
Были очи острее точимой косы —
По зегзице в зенице и по капле росы, —
И едва научились они во весь рост
Различать одинокое множество звезд.
Для «традиционного» мандельштамоведения, как читатель уже понял из нашего введения, главным (и часто единственным) методом толкования стихов оказывается поиск подтекстов. Разборы этого стихотворения не исключение.
Так, Ронен [Ronen 1983: 63–64] связывает одинокое множество звезд как с многочисленными звездами и созвездиями в стихах Мандельштама, так и с нагруженным культурным смыслом образом Плеяд, появляющимся в Библии. Ронен вспоминает Вульгату («Nunquid coniungere valebis micantes stellas Pleiadas, aut gyrum Arcturi poteris dissipare?»), отмечая, что русскоязычный вариант несколько отличается, сохраняя при этом похожее значение: «Можешь ли ты связать узел Хима и разрешить узы Кесиль?» (Иов 38:31). Тем не менее это важно для его последующих построений.
В качестве конкретного подтекста для строки Мандельштама исследователь приводит следующий отрывок из «Спорад» Вяч. Иванова (1909): «Вид звездного неба пробуждает в нас чувствования, несравнимые ни с какими другими впечатлениями внешнего мира на душу <���…> Никогда живее не ощущает человек всего вместе, как множественного единства и как разъединенного множества …» <���курсив наш. – П. У., В. Ф.> . Подтекстом для всего стихотворения становятся также следующие строки Вяч. Иванова: «Кто, сея, проводил дождливые Плеяды, – / Их, серп точа, не встретит вновь» («Subtile virus caelitum», из сборника «Cor Ardens»). Связь Плеяд и серпа , в свою очередь, возводится к «Трудам и дням» Гесиода.
Согласно Ронену, указанные подтексты позволяют понять герметичный смысл звездных образов у Мандельштама, воплощенный как раз в рассматриваемом стихотворении.
К этому же произведению обращалась Л. Гутрина [Гутрина 2009]. Исследовательница отстаивает идею, что в стихотворении описывается женский портрет. Подчиняя свой разбор этой мысли, она однозначно трактует точимую косу как фольклорный образ Смерти и видит в стихотворении «столкновение преданности/любви – и смерти» [Гутрина 2009: 125]. О теме преданности/любви сигнализирует слово зегзица , опять-таки однозначно отсылающее к плачу Ярославны из «Слова о полку Игореве». Другое указание на женский образ, по мнению исследовательницы, зашифровано в аллитерации гзи-зе ( по зегзице в зенице ), которая «не может не актуализировать» хлебниковское «Бобэ о би пелись губы», в частности его пятую строку – «Гзи-гзи-гз э о пелась цепь». Развивая свою догадку, что перед нами портрет, Гутрина приходит к выводу, что цепь – это женская цепочка. В то же время – в соответствии с биографией и сложившимся образом Мандельштама – та же цепь «напоминает о цепях на ногах каторжан».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: