Дмитрий Спивак - Как стать полиглотом

Если же вам что-то осталось неясным, советую перечитать подробную биографию А.С. Пушкина. Мало кто владел так, как он, умением учить языки легко, с вдохновением, одним словом – по-пушкински! Не будем повторять, сколько книг на многих языках было в библиотеке поэта – вы наверняка не раз читали об этом. Как и о том, что французский был для Александра Сергеевича практически родным языком. А сколько прекрасных строк навеяно Пушкину певучей речью его кишиневских знакомых? Трудно сказать, зато о его методах учебы они охотно поведают: «Подав… гостю стул, Пушкин принимался забрасывать его разного рода вопросами на молдавском языке… Некоторые фразы, которые чаще всего надобно было употреблять и которые ему особенно не давались, он записывал прямо на стенах, чтобы они были всегда на виду». А вот английский в начале прошлого века был распространен в общем меньше французского. И кстати, по этой причине считался вдвое труднее. Зато теперь, когда французский в целом ряде сфер сдал свои позиции, сложнее стал уже он. Ничего удивительного: тот язык, который постоянно «лезет в уши», обычно и расценивается как более простой. Впрочем, мы отвлеклись. Так вот, английский был реже слышен, и Пушкин взялся за него сравнительно поздно.

Современник вспоминает: «Я заподозрил его знание языка и решил подвергнуть его экспертизе. Для этого, на другой день, я зазвал к себе его родственника Захара Чернышева, знавшего английский язык как свой родной, и, предупредив его, в чем было дело, позвал к себе и Пушкина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам его. Чернышев при первых же словах… расхохотался: „Ты скажи прежде, на каком языке читаешь?“ Расхохотался в свою очередь и Пушкин, объяснив, что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую грамоту, как латинскую». Прервем цитату и, не тратя слов на сожаления о том, как это у гения были друзья, которые могли над ним подтрунивать, зададимся вопросом: кто же из них лучше знал английский язык?

В школярском смысле слова ответ ясен, и он не в пользу поэта. Но в более глубоком, общечеловеческом смысле?

Помимо того что это прекрасная русская поэзия, это еще очень тонкая перекличка с известным вопросом шекспировского Ромео. А вот написанное в том же 1830 году: «Суровый Дант не презирал сонета…», где отправной точкой для полета фантазии Пушкина стала строка английского поэта Вордсворта. А помните это:

Ну конечно, это строки из «Пира во время чумы», а в подзаголовке там стоит: «Из вильсоновой трагедии» – и следует ее название по-английски. А сколько нитей, восходящих к байроническим стихам, вплетено в ткань «Евгения Онегина»!

Как естественно и мощно были подхвачены слова и чувства английских бардов потоком вдохновения русского поэта, какое новое развитие получили заложенные в них ассоциации в мире нашей культуры… Так знал ли Пушкин английский? Да, и не хуже, чем любой собеседник. Поэтому нас не удивит подтверждающее нашу мысль завершение рассказа мемуариста: «Но дело в том, что Чернышев нашел перевод его совершенно правильным и понимание языка безукоризненным». Вот это верно. Кстати, заметим, недостаток в чтении Пушкина не был существенным с чисто лингвистической точки зрения. Дело в том, что английское написание изобилует трудностями не просто так, а потому что оно воспроизводит старинное произношение. То есть если в наши дни слово time читается «тайм», а слово cause – «кооз», то было время, когда они читались как «тиме» и «каузе». Следовательно, читая по буквам, поэт как бы придерживался старинного произношения, еще не вполне забывшегося во времена Шекспира…

Прервавшись ради поучительной истории, трудно удержаться и дальше. Тем более что сюда так и просится похожее происшествие, случившееся с одним одесским маляром в начале века. Было ему под 20 лет, когда он явственно ощутил интерес к языку. Случайно нашему герою попалось в руки пособие по английскому. Но вот беда – начало, в котором излагались запутанные правила чтения – как мы уже знаем, камень преткновения, – как раз и было оторвано. Нисколько не смутившись, молодой человек бодро взялся за язык, также руководствуясь мудрым правилом: читать как бог на душу положит. Кстати, и здесь нашелся очевидец, сохранивший для истории методику полиглота: «Делал он это без отрыва от малярного производства – весь пол был исписан английскими словами!»

А потом было много всего – и работа в газете «Одесские новости», и любимые детворой стихи про Крокодила и Муху-Цокотуху, и мантия почетного доктора одного из старинных английских университетов. Конечно, вы уже догадались, что речь идет о Корнее Чуковском. Помешали ему трудности в начале учебы или, может быть, он не уловил духа языка? Но вернемся к Пушкину.

Все-таки и в нашей области есть чему у него поучиться – прежде всего этой постоянной готовности искать и находить в родной речи оттенки и обороты, точно совпадающие со строем самого далекого на первый взгляд языка. Впрочем, здесь помимо простой талантливости, вероятно, отразилось и присущее русскому национальному характеру умение найти общий язык с самым непохожим народом. Оно выработалось после нелегкого исторического пути, а русский язык бережно сохранил в себе все краски, которыми он обогатился от этих контактов, – они и сейчас готовы заиграть под рукой мастера слова.

Примерно об этом мы говорили в Пушкинском заповеднике с Семеном Степановичем Гейченко. День уже клонился к концу, было жарко, а мимо нас все шли паломники, приехавшие из разных краев. Слышалась узбекская и эстонская, французская и чешская речь. Отвечая на приветствия гостей, Семен Степанович вспоминал то об украинце, привезшем барвинок с могилы Т. Шевченко, то о литовце, принесшем земли с кургана Мицкевича, то о композиторе Б. Бриттене, который написал романсы на стихи Пушкина. На обложке издания – оставшийся перед глазами английского гостя вид озера Маленец, а в саму партитуру введен звук била, ударами которого отмечались часы в заповеднике. Здесь, в этих местах, столько давших творчеству поэта, особенно чувствуется какое-то теплое доверие, с которым к нему относятся представители разных народов: многим из них Пушкин, в свою очередь, открыл врата в мир русской культуры.

Может быть, поэтому культура перевода у нас так высока. Крупнейшие поэты всегда поддерживали эту пушкинскую традицию (наверное, лишь Есенин был одним из немногих, кто не ощущал глубокой тяги к иностранным языкам; тем не менее его стихи из так называемого персидского цикла – вспомним хотя бы «Шаганэ ты моя, Шаганэ» – сравнивают с пушкинскими подражаниями арабскому).