Наталья Горбаневская - Прозой. О поэзии и о поэтах

Сошествие во ад.

Иконописная прорись.

Лучшее русское двустишие. На смену твердой, даже резкой ямбической двуударности первого стиха приходит двуударный же трехстопный ямб, но с таким пиррихием, что от ударения до ударения – целое открытое пространство, на котором много чего происходит: в ударное, но закрытое «и» стих углубляется, как в узкую щель смысла (истины то есть), одновременно начиная аллитерацию ВоиСтину ВоСкреСе (а первые половины обоих стихов перекликаются двумя «ст» – твердым и мягким). Углубляется, почти затухает, поэтому второе «воскресе» звучит глуше и уже первого и становится еще более рифмой: мы же обычно стараемся не рифмовать одно и то же слово с самим собой, а тут оно как будто и не совсем одно и то же. Да и правда, не одно и то же: у-тверждение и под-тверждение.

Вообще лучшие русские двустишия сочинены по-церковнославянски и входят в состав православного богослужения. С сегодняшним, пасхальным, красотой может поспорить:

(Пишется-то оно в богослужебных текстах в строку, но произносится в два стиха.)

Оба стиха – хореические (скорее надо бы сказать «хореоиды»). Намеку на возможность ударения в первом слоге первого стиха отвечает ослабленное, угасающее ударение на первом слоге второго, и больше ударений нет, кроме как на рифме. Рифма-ассонанс «родице-радуйся» сближает корни «род» и «рад», делает их почти синонимами и напоминает о смысловой рифмовке евангельского «радуйтесь и веселитесь» с библейским «плодитесь и размножайтесь».

Единственное возражение: это двустишие, в отличие от пасхального возгласа, не изолировано. За ним следует дальнейший текст, написанный тонизированным верлибром: «Благословенна ты в жен а х / И благословен плод чрева твоего» – и т.д.

Ну, тут я только и могу прибавить, что и лучшие русские верлибры написаны по-церковнославянски. Послушайте хотя бы Славословие великое – то, которое у латынян Глория. (Только в церкви, а не на ютюбе.)

Париж, 4 апреля 2010 г.

Слово «самиздат» родилось от «Самсебяиздат» поэта Николая Глазкова (1919-1979).

Книга его стихотворений (1953) из собрания Бременского архива самиздата.

Настоящий текст, восстановленный по кратким, полуразборчиво набросанным тезисам, не точно соответствует моему выступлению на заседании конференции, а скорее представляет собой то, что я хотела и из-за спешки не вполне успела сказать. Однако кое-что мне удалось еще произнести публично при прощальном застолье (в частности тот анекдот, с которого выступление должно было начинаться и с которого теперь начинается предлагаемый текст), кое-что – в кулуарах, кое-что, правда, осталось «в уме», но все это вместе, быть может, более точно отразит мою точку зрения.

Напомню старый, но по-прежнему мой любимый анекдот.

Сидит человек в кафе. «Официант, чашечку кофе и газету “Правда”». – «Чашечку кофе – пожалуйста. Газеты “Правда” нет, советская власть кончилась». Тот опять: «Чашечку кофе и газету “Правда”». Официант (с некоторым удивлением): «Чашечку кофе – пожалуйста. Газеты “Правда” нет, советская власть кончилась». – Посидел еще: «Чашечку кофе и газету “Правда”». Официант, выведенный из терпения: «Чашечку кофе – пожалуйста. Газеты “Правда” нет, советская власть кончилась – я же вам говорил!» Посетитель (сладостно-восторженно): «Говори, милый, говори!..»

Вот и мы здесь так же: советская власть кончилась, и мы – «говорим, милый, говорим».

Я буду говорить о том явлении советской культуры, которое тоже кончилось – если не вместе с советской культурой (судя по ходу конференции, вопрос о ее полной кончине остается открытым), то по крайней мере вместе с советской властью. О самиздате – на мой взгляд, главном средстве сопротивления советской культуре и, шире, советской цивилизации и разрушения ее изнутри.

Чтобы оценить его значение, напомню, что самиздат (вместе с «тамиздатом») дал четырех русских лауреатов Нобелевской премии: кроме Пастернака, Солженицына, Бродского, еще и Андрея Сахарова.

Говоря о самиздате, я и «экспонент», и «экспонат» – практик самиздата: машинистка, автор (стихов, но не только), редактор, журналист. К стихам, с которых начинался в 50-е годы самиздат, я вернусь дальше. Сначала же несколько слов о публицистике, журналистике, о правозащитном самиздате, чем я во второй половине 60-х и занималась. Здесь удобный случай возразить Игорю Виноградову, который, выступая до меня, настаивал на том, что «шестидесятники» в массе своей были одушевлены социалистическими взглядами. Но тогда я и мое поколение, т.е. люди, наиболее активные в 60-е годы, к «шестидесятникам» не принадлежим (что меня вполне устраивает). Во второй половине 60-х мое поколение, на несколько лет младше тех, о ком говорил Игорь, было – за малыми, может быть, исключениями – настроено откровенно антисоветски и антисоциалистически. Тех, кого теперь принято называть «шестидесятниками», мы называли «либеральной интеллигенцией» – не без оттенка иронии. Хотя, конечно, она была частично и средой поддержки правозащитников и самиздатчиков.

Эта антисоветская и, повторяю, антисоциалистическая настроенность почти не находила прямого, декларативного выражения в самиздате. И не только из-за того, что это было опасно. Нет, скорее потому, что эти взгляды были столь естественны, столь само собой разумелись, что их не надо было даже декларировать – ни в самиздате, ни в частной жизни («на кухне»). Декларировалось другое – права человека, не идеология, а идея, притом способная объединить всех. И, кстати (это опять к выступлению Игоря Виноградова), религиозному сознанию никак не противоречившая.

На идее защиты прав и свобод человека, в первую очередь свободы информации, стояла «Хроника текущих событий». На фоне оголтелой советской пропаганды «Хроника» была не «контрпропагандой», а той добросовестной журналистикой, какой не была и не могла быть советская печать. Не секрет, правда, что в некоторых документах самиздата тоже иногда воцарялось то, что я в то время называла «поэтикой эпитетов», то есть жажда словесно покрепче «приложить» – «мордой об стол».