Array Коллектив авторов - Homo ludens

Ираклий Андроников, 1960-е. Архив семьи Андрониковых

Но и сам отец не уступал в этом Андроникову, что не всегда улучшало его отношения с имитируемыми. Эпизод из начала 1950-х. Сотрудник «Литературной газеты» Константин Лапин идет по длинному коридору редакции. В другом конце коридора появляется Симонов и обращается к уходящему Лапину со своим характерным произношением «р» и «л».

– Товахищ Уапин!

Лапин, уверенный, что это Зяма, отмахивается, не оборачиваясь:

– Отстань, надоел!

Симонов в недоумении:

– Товахищ Уапин!

– Надоел, надоел, отстань!

Этот беккетовский диалог продолжается довольно долго. В конце концов Лапин на всякий случай оборачивается, с ужасом видит, что это не Зяма, а Симонов, и быстро бежит назад:

– Ой, простите, Константин Михайлович! Я думал, это Паперный.

Как только отца исключили из партии, Андроников исчез; впрочем, не он один. По мере того как отец снова стал появляться в печати, а потом и на радио, друзья постепенно возвращались, одни с малоправдоподобными объяснениями, другие – честно: «сам понимаешь, семья». Андроников появился последним. Раздался телефонный звонок, я снял трубку. Слышу низкий, мрачный, почти прокурорский голос:

– Когда у вас изменился номер телефона?

Надо сказать, что наши с отцом голоса по телефону звучали очень похоже, благодаря этому сходству я все время узнавал об отце гораздо больше, чем мне хотелось бы. Поэтому, отвечая на звонки, я обычно сразу спешил сказать, что я не он.

– Здравствуйте, Ираклий Луарсабович, – быстро сказал я, – папы нет дома. Что ему передать?

Но Андроников уже не мог выйти из роли.

– Когда у вас изменился номер телефона? – повторил он еще более осуждающим тоном.

– Вы совершенно правы, Ираклий Луарсабович, – ответил я. – Номер действительно изменился. Около двадцати лет назад. Я передам папе, что вы звонили.

Отец, когда я пересказал ему этот разговор, задумался, потом сказал:

– Я не могу осуждать человека за то, что он беспокоился о благополучии семьи. Конечно, я позвоню ему.

Дружба восстановилась.

Летом отец часто ходил пешком через лес из нашей Баковки в писательский поселок Переделкино – иногда к Лиле Брик, иногда к Чуковскому, иногда просто пройтись. Иногда брал с собой меня, иногда Иру и других обитателей перенаселенной дачи.

– Пока мы не дошли до конца леса, – говорил он нам, – вы все должны выучить одно стихотворение. Сначала я прочту все подряд, а потом по одной строчке, а вы будете повторять.

Баковка, 1950-е. З. Паперный играет на мандолине. Архив семьи Паперных

Была ли это магия леса или интонации отца, но все выученные таким образом стихи застряли у меня в голове навсегда. Даже теперь, непонятно по какой логике, некоторые строчки вдруг начинают звучать в ушах:

Походы к Чуковскому всегда были драматичными. Чуковский был веселый провокатор. Вот они с отцом подходят к двери – отец его пропускает вперед как старшего. Тот его. Так они стоят перед дверью несколько минут, торгуясь, как Чичиков с Маниловым. Наконец Чуковский строго говорит:

– В конце концов, я старше, и я вам приказываю – идите первый!

– Подчиняюсь, – говорит отец и входит первым.

Чуковский входит за ним, бормоча:

– Вообще-то могли бы и старика пропустить.

Каждый раз, когда мы приходили к Чуковскому, он немедленно просил отца спеть ему «Песню критика».

– Корней Иванович, я вам ее уже сто раз пел…

– А почему я могу слушать Баха сто раз! – перебивал Чуковский. – Немедленно пойте.

Эта отцовская песня исполнялась на мотив «Кирпичиков», классического городского романса начала XX века. «Песню критика» стоит привести целиком:

Видимо, было что-то в этой песне, что глубоко задевало много раз битого детского писателя и критика, потому что каждый раз Чуковский слушал с неподдельным восторгом. Куплет про Зойку Кедрину оказался провидческим. В 1965 году на процессе Синявского и Даниэля Зоя Сергеевна Кедрина выступила в роли общественного обвинителя от лица Института мировой литературы, где работали и Синявский, и отец. А критикесса Берта Яковлевна Брайнина действительно получила Сталинскую премию за книгу о советском классике Константине Федине. С ней связана семейная история. Когда мне было три года, как мне рассказывал потом отец, мы с ним гуляли по писательскому поселку Переделкино. Навстречу шла Брайнина.

Увидев меня, «белокурого ангела», она закричала:

– Боже, какой сказочный ребенок! Ребенок, скажи мне, что ты хочешь, и я тебе это подарю.

Я, по словам отца, огляделся, увидел пасущуюся на лугу козу и твердо сказал:

– Козу.

– Ребенок! – экзальтированно закричала Брайнина. – В присутствии твоего гениального отца клянусь, что у тебя будет коза!

Эту историю отец рассказал мне через пятнадцать лет.

– И где коза? – спросил я.

– Ну, – сказал он, – это же была шутка.

– Нет, – сказал я, – я этого так не оставлю. Клятвы надо соблюдать. Дай мне ее адрес.

Очевидно, слава отца-пародиста не давала мне покоя. Я написал примерно следующее: «Уважаемая Берта Яковлевна, хочу напомнить Вам об одном эпизоде пятнадцатилетней давности…» Дальше шло подробное изложение эпизода. Заканчивалось оно так: «Как видите, Берта Яковлевна, я терпеливо ждал пятнадцать лет. Теперь, когда я достиг совершеннолетия, я хотел бы попросить Вас сообщить мне примерные сроки доставки козы».