Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика

Итак, нужно вернуться к осмыслению «классических проблем, интересовавших таких мыслителей, как Арно или Гумбольдт». [808]Если в XIX в. «философская грамматика не обеспечила подходящих понятий» для компаративистики или описаний экзотических языков, [809]то сейчас имеется возможность разработать аппарат для внедрения идей этой грамматики в исследовательскую практику. Здесь важен вклад структурной лингвистики, не обладавшей адекватной теорией, но много сделавшей для разработки методов. «Структурная лингвистика чрезвычайно расширила обьем доступных нам сведений и неизмеримо увеличила надежность этих данных. Она показала, что в языке существуют структурные отношения, которые могут изучаться абстрактно. Она подняла точность рассуждений о языке на совершенно новый уровень». [810]Сама попытка описать язык на основе «методов сегментации и классификации», неверная с теоретической точки зрения, по мнению Хомского, все же способствовала «ясной формулировке» основных проблем лингвистики. [811]Сравнительно с полным отвержением идей и методов структурализма в МФЯ у Хомского присутствует попытка разобраться, что дал и чего не дал структурализм. К 1967 г., когда Хомский читал лекции, положенные в основу книги, структурный подход в США уже становился прошлым науки; вопрос о допустимых границах использования его наследства был важнее задач борьбы. Впрочем, более взвешенная полемика с Соссюром была и у Бахтина в 50-е гг.

Таким образом, «возникает необходимость обратиться к некоторому совершенно новому принципу… Этот новый принцип имеет „творческий аспект“, который яснее всего наблюдается в том, что может быть названо „творческим аспектом использования языка“, т. е. специфически человеческая способность выражать новые мысли и понимать совершенно новые выражения мысли на основе „установленного языка“, языка, который является продуктом культуры и подчиняется законам и принципам, частью характерным именно для него, а частью являющимся отражением общих свойств мышления. Эти законы и принципы. не могут быть сформулированы в терминах даже самой усовершенствованной и развитой системы понятий, относящихся к анализу поведения и взаимодействия физических тел, равно как они не могут быть реализованы даже самым сложным автоматом». [812]

Все это вполне согласуется с идеями МФЯ, хотя, разумеется, составляет лишь их часть. Согласно разграничению МФЯ, такое высказывание скорее можно отнести к «индивидуалистическому субьективизму». Впрочем, одновременно Хомский стремится к объективизму, включая в свою теорию формальные процедуры, впервые появившиеся в структурализме. Однако «индивидуализм», не принимавшийся, как мы помним, авторами МФЯ в данном направлении науки, присутствует у Хомского в полной мере. Вся его теория основана на индивидуальных (хотя при этом общих для разных людей) механизмах человеческой компетенции. О существовании «другого» Хомский всерьез вспоминает лишь в одном месте книги, где это существование невозможно игнорировать. Говоря о врожденности человеческой языковой компетенции, он обусловливает переход от «врожденной умственной структуры» к «конкретной грамматике» «стимуляцией и взаимодействием организма с его окружением», «которые приводят в действие врожденные интеллектуальные механизмы». [813]И всё!

Есть и другие очень существенные различия между МФЯ и Хом-ским. В МФЯ (исключительно в третьей части) присутствует интерес к синтаксису, однако гораздо более важной во всей книге признается семантика, часто скрывающаяся под псевдонимом «идеологии». Для Хомского же (во всех многочисленных вариантах его теории) роль синтаксиса остается центральной, а семантика (как и фонетика) выступает в качестве дополнительного компонента. Кстати, нет у Хомского, в отличие от МФЯ, и интереса к изучению структур, более протяженных, чем предложение. И безусловно, хотя разграничение компетенции и употребления не тождественно разграничению языка и речи, а компетенция охватывает более широкий круг явлений, чем язык у Соссюра, но все же рамки компетенции по-прежнему ограничивают область лингвистики. В МФЯ же принципиально отстаивается необходимость изучения индивидуальных речевых актов, то есть того, что Хомский относит к употреблению.

Вопрос о соотношении МФЯ и идей Хомского уже рассматривался в литературе. На определенное сходство их идей обратил внимание Якобсон в предисловии к французскому изданию МФЯ. [814]Связывают их идеи и французские социолингвисты-марксисты в книге. [815]Есть и авторы, отрицающие такое сходство, исходя из принадлежности Хомского к традиции Декарта и отсутствия в МФЯ чего-либо аналогичного компетенции Хомского. [816]По мнению Б. Во-тье, МФЯ связывают с Хомским, как и с Соссюром, лишь интерпретаторы. Однако думается, что все-таки идеи МФЯ и поздних работ Бахтина, противопоставленные концепции Соссюра, ближе к концепции Хомского. Общность видна не только в сходной критике соссюрианства, но и в общем влиянии традиции Гумбольдта. Хомский может иронизировать по поводу чьего-то кантианства, но через Гумбольдта и он испытал влияние этой мощной интеллектуальной традиции. И в МФЯ, и у Хомского в центре теории не безличная система языка, а говорящий человек.

Безусловно, программа новой лингвистики была во!многом Хом-ским лишь декларирована, а ограничений по-прежнему осталось довольно много. Теория Хомского «в конечном счете сводится все к тем же описательным процедурам и ставит своей целью дать описание абстрактной структуры лингвистической компетенции—в идее, но не в исполнении взаимодействующей с другими видами психического поведения человека». [817]Как сказано в статье современного американского генеративиста, «генеративная грамматика занимается изучением языкового аппарата, который позволяет ребенку к пяти годам усвоить родной язык». [818]Вопросы функционирования этого аппарата отдаются другим областям лингвистики. Здесь же приводится такая аналогия: одни науки занимаются способностью птиц летать, другие – конкретными особенностями их полета; генеративная лингвистика соответствует первым наукам. [819]При этом науки другого типа опираются на науки, аналогичные генеративной лингвистике. То есть Хомский лишь напомнил о существовании вопроса «Как функционирует язык?» и выдвинул некоторые гипотезы, но направление, им основанное, обратилось к изучению того же вопроса «Как устроен язык?», на котором сосредоточились структуралисты, хотя на другом уровне.

Однако благодаря «хомскианской революции» произошли изменения во всей науке о языке, в том числе и там, где сам Хомский не собирался ничего предлагать. Шлюзы были открыты, ограничения, наложенные на несколько десятилетий Соссюром, были сняты. Один из примеров – социолингвистика. Как отмечает автор одной из современных книг по данной тематике, ее развитие произошло помимо Хомского: для него работы по социолингвистике, может быть, полезны для образовательных программ, но банальны с теоретической точки зрения и выходят за пределы изучения компетенции. [820]Однако именно в первые же годы после «хом-скианской революции» социолингвистика стала в США, где традиций изучения этой дисциплины (в отличие от СССР) раньше не было, активно развиваться. Затем американская социолингвистика стала также распространяться по миру. То же можно сказать и о семантических исследованиях, которые впервые в истории лингвистики стали приводить к плодотворным результатам именно после «хом-скианской революции» и с учетом ряда теоретических идей Хом-ского, хотя не всегда в рамках его теории.