Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика

В МФЯ есть попутные замечания об «неисторизме» Соссюра, однако проблема синхронии и диахронии не считается главной, а возможность научного изучения языка в отрыве от истории вполне допускается. Анализ несобственно-прямой речи в целом синхронен, хотя и содержит исторические экскурсы. Не играет существенной роли в МФЯ и проблема произвольности знака.

В то же время другая знаменитая дихотомия Соссюра—разграничение языка и речи – редко служила предметом специальной критики, и ее мало кто отвергал, кроме наиболее крайних традиционалистов. Критиковали не столько само разграничение, сколько недостаточную разработку у Соссюра вопросов, связанных с речью. В главе пятой будут разбираться связанные с этим концепции К. Бюле-ра и А. Гардинера; попытки построить особую лингвистику «организованной речи» были и у одного из издателей «Курса» А. Сеше; см.. [308]Однако решительностью отказа от самой сути концепции Соссюра именно по вопросу языка и речи позиция МФЯ не имела аналогов в европейской или американской лингвистике. Единственная работа, имеющая здесь сходство, – книга японского лингвиста М. Токиэда, о которой речь пойдет в пятой главе.

Прежде чем рассматривать полемику МФЯ с Соссюром, надо указать на один терминологический вопрос. В МФЯ сказано: «Приходится удивляться, что книга Соссюра при ее большом влиянии до сих пор не переведена на русский язык» (273). Поэтому авторы сами переводили цитаты из этой книги, выработав собственные эквиваленты терминов. В частности, знаменитая триада langage—langue– parole переведена как речь—язык – высказывание. Однако эта работа не проведена до конца, и часть цитат приведена в оригинале (в СССР тогда это еще допускалось).

Спустя четыре года после выхода в свет МФЯ появилось первое русское издание «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра под редакцией Р. О. Шор в переводе А. М. Сухотина. Переводчик, не зная или проигнорировав опыт МФЯ, перевел эту систему терминов иначе: речевая деятельноеть – язык—речь. То есть из трех терминов совпадает только один термин язык (вряд ли langue можно перевести иначе), а термином речь в МФЯ и у Сухотина переданы разные термины Соссюра. Терминология издания 1933 г. стала в нашей стране привычной и повторялась во множестве публикаций самых разных авторов, в энциклопедиях и учебниках. Она сохранялась и в последующих переизданиях Соссюра. Лишь в переводе под редакцией Н. А. Слюсаревой термин langage передан как языковая деятельноеть. Система терминов МФЯ не получила распространения, хотя Бахтин, как будет показано в шестой главе, сохранял ее (иногда варьируя) и в 50-е гг. Но, рассматривая, скажем, термин «высказывание», часто встречающийся и в МФЯ, и в поздних работах Бахтина, надо учитывать его соответствие parole у Соссюра. К сожалению, в издании [309]имеется несогласованность: цитата, оставленная в МФЯ без перевода, дана в переводе А. М. Сухотина, что искажает смысл (в издании [310]она, как в 1929 г., дана по-французски).

Критика соссюровской концепции в МФЯ глобальна: она включает в себя отрицание одного из главных ее постулатов – обьективности существования языка (langue). Вспоминается название появившейся спустя четверть века брошюры А. И. Смирницкого «объективность существования языка», [311]где отстаивается прямо противоположная точка зрения (эта брошюра еще будет упомянута в шестой главе).

В МФЯ вторая глава второй части специально посвящена критике соссюрианства. Уже в самом ее начале сказано: «С действительно объективной точки зрения, пытающейся взглянуть на язык совершенно независимо от того, как он является данному языковому индивиду в данный момент, язык представляется непрерывным потоком становления. Для стоящей над языком объективной точки зрения—нет реального момента, в разрезе которого она могла бы построить синхроническую систему языка» (279–280). «Синхроническая система языка существует лишь с точки зрения субьективного сознания говорящего индивида, принадлежащего к данной языковой группе в данный момент исторического времени» (280). Точка зрения об объективном существовании языка вне субьективного сознания говорящего названа в МФЯ «гипостазирующим абстрактным обьективизмом» (281). Отмечено, впрочем, что так считают не все «обьективисты»: скажем, А. Мейе отдает себе отчет в «абстрактном и условном характере языковой системы» (281).

Надо заметить, что в последующем развитии структурализма постулат об объективном существовании языка был с совсем иных, чем в МФЯ, позиций многими отвергнут. Л. Ельмслев в предельно абстрактном подходе к языку дошел до понимания языка как игры, обязанной лишь удовлетворять требованиям непротиворечивости, полноты и простоты. Некоторые американские дескриптивисты склонялись к рассмотрению языка как «фокус-покуса». Язык все более понимался как объект, который «не существует заранее как таковой», а «конструируется теорией». [312]Однако противоположная точка зрения о том, что язык «имеет онтологическое существование», [313]оставалась влиятельной: ее придерживались не только А. Гардинер или А. И. Смирницкий, но и, как четко показывает П. Серио, Н. Трубецкой и Р. Якобсон.

Вернемся к МФЯ. Признавая если не объективную, то хотя бы субьективную реальность языковой системы, авторы затем высказывают уже несколько иную точку зрения: «Субьективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка—продукт рефлексии над языком, совершаемой вовсе не сознанием самого говорящего на данном языке и вовсе не в целях самого непосредственного говорения» (281–282).

Это уже близко к представлениям об объекте, который «конструируется теорией». Ср. статью Л. В. Щербы, опубликованную двумя годами позже: «Лингвисты… выводят языковую систему, т. е. словарь и грамматику данного языка, из соответственных текстов, т. е. из соответствующего языкового материала». [314]То есть это – «продукт рефлексии над языком» (правда, Щерба проводит данную идею с некоторыми оговорками). Мы видим, 1 что отход лингвистов от идей о языке как психической реальности, еще присутствовавших у Ф. де Соссюра, приводил их к все большему принятию идей о языке как о конструкте. В более умеренной версии язык – «продукт рефлексии» над реальными высказываниями. А Л. Ельмс-лев и др. делали еще один шаг и считали, что языковая система, как и аналогичные ей системы в математике, – чистый продукт игры ума по определенным правилам (это признание не запрещало применять такие системы для изучения чего-либо реального, но «применимость» теории строго отделялась от ее построения).