Михаил Одесский - Москва плутоническая

Например, историк Ю. В. Готье подал ехидную реплику: «В лице докладчика мы имеем единственного человека, убежденного глубоко в том, что библиотека Грозного именно в Кремле. Это не был строго научный доклад: нет критики и скептицизма; это была горячая агитационная речь, проповедь!

Обрисовались путь докладчика и свободное обращение с историческими фактами. Например, стоило или не стоило Грозному прятать библиотеку? Докладчик не обратил внимания на библиотеку Московской духовной академии. Вопрос о существовании библиотеки Грозного как был темен до Игнатия Яковлевича, таким и остался после него.

Докладчик затронул цель более важную — исследование кремлевских подземелий. Безмерно приветствую начинание, которое мы имеем в лице докладчика Игнатия Яковлевича. Найдут ли что-нибудь, я лично сомневаюсь … Вместе с тем будет исследована топография подземного Кремля. Если раскопки будут осуществлены, то разрешатся научно весьма значимые задачи» [цит. по: Стеллецкий 1999: 256–257].

Официальная пресса осудила ученых консерваторов — 19 июня 1924 г. в «Известиях» вышла заметка «Кастовая наука». По словам ее автора, знаменательно, что «помимо скептического и часто злоиронического отношения к мерам, предлагаемым тов. Стеллецким для отыскания библиотеки Грозного, и обвинений его в неправильном толковании некоторых исторических фактов, было возмущение той "шумихой", которую вызвал докладчик своими фельетонами о подземной Москве». Напротив, полагал советский журналист, «т. Стеллецкому принадлежит большая заслуга в том смысле, что он именно на страницах газеты, а не в каком-нибудь историческом журнале или специальных, доступных лишь немногим археологических статьях, осветил этот интересный вопрос. Но члены ученого ареопага, археологи из общества "Старая Москва", очевидно, смотрят на это дело иначе и обрушились на тов. Стеллецкого именно за профанирование науки, монополистами которой они, вероятно, себя считают» [цит. по: Стеллецкий 1999: 258].

Жанр «горячей агитационной речи, проповеди» не устраивал ученых, однако идеально подходил для авантюрного романа и массовой мифологии. Потому, с одной стороны, Стеллецкому пришлось ожидать положительной правительственной реакции на проект еще пять лет — до 1929 г., а с другой — идея получила общественный резонанс, в частности, спровоцировав Алексеева на скоропалительное написание романа (в конце текста самим автором в качестве времени работы указан сентябрь 1924 г.).

Отталкиваясь от «шумихи» вокруг библиотеки Грозного, Алексеев реализовал миф «Подземной Москвы», одновременно усложнив его.

«Подземная Москва» — это, во-первых, результат деятельности Ивана Грозного — личности, как нарочно придуманной для роли создателя таинственного клада. Убийца, интеллектуал, насильник — кому же и прятать сокровища. И вот экспедиция натыкается на «подземное кладбище царя Ивана»: «Скелеты лежали в страшном, дьявольском порядке» [Алексеев 1991: 42]. Сюжетный штамп приключенческой прозы — «скелеты близ клада» — значимо перекликается с практикой мистериальных ритуалов, при которых посвященные должны — ради счастливого проникновения в мир сверхчувственного — преодолеть сопротивление «стража порога». Но в романе «скелеты» функционирует еще и в качестве повода для лекции об их «авторе» — Грозном царе: «…эти подземелья, муравленые ходы, кладбище костяков, горящих страшным, мертвым светом в темноте пещер, — все это связано с личностью Грозного царя, насмешника и тирана, личностью, до сих пор еще тусклее освещенной русской историей, чем наши изнемогающие фонарики … странная и зловещая, как хлебнувшая крови сова, фигура московского царя … Кто же он? Вампир, садист, которому один только запах крови бередил ноздри, как хищнику, оголодавшему в пустыне?» [там же: 63-65].

Согласно фольклорным представлениям, клады прячут разбойники и колдуны, «разбойники используют волшебные предметы, едят человеческое мясо, умеют превращаться в зверей и птиц, им ведомы "запретные слова", которым повинуются люди, животные и предметы … Фольклорные грабители не только умеют грабить, они знают, как хранить награбленное. Такое знание доступно не всякому смертному и, судя по фольклорным текстам, есть знание вполне волшебное» [Богданов 1995: 18]. Алексеев именует Грозного «вампиром»: действительно, с «демонической» точки зрения достойно внимания, что одной из причин «неупокоенности мертвеца» бывают спрятанные им при жизни сокровища. Ценность золотых монет и украшений не определяется только их реальной стоимостью: это, как указывает В. Я. Пропп, «утратившие свою магическую функцию предметы из потустороннего мира, дающие долголетие и бессмертие» [Пропп 1986: 297; ср. Одесский 2001: 301].

«Грозный собирал сокровища всю жизнь. Его глаза загорались огнем жизни только при виде крови и золота … Сейчас, когда золото только разменный знак и люди, по крайней мере у нас в России, понемногу уже отвыкают от дурной привычки украшать свои лбы и уши его желтым блеском, мы даже представить себе не можем расточительного блеска московских царей. И не было средства, будь то обман, вероломство, грабеж, убийство, какого ни употребил бы Грозный, преумножая свои сокровища…» [Алексеев 1991: 65–66].

«Московский подземный Кремль» — «сюда, куда теперь и мы с вами пробрались с помощью упорства и настойчивости, он прятал лучшее, что имел. Здесь, и нигде больше, по всем данным истории, логики и здравого смысла, им запрятана не только большая и лучшая часть богатства, но и "бесценное сокровище" — библиотека» [там же: 70].

Вампир-колдун спрятал сокровища: золото и — как инвариант золота — «"бесценное сокровище" — библиотеку».

Следовательно, «Московский подземный Кремль» — во-вторых, библиотека Грозного, которая, по убеждению Стеллецкого, была не просто царским книгохранилищем, но уникальной коллекцией, где осели сверхраритетные рукописи византийских императоров и — через византийское посредство — документы вовсе уже непредставимой древности. Эта библиотека — вместилище не информации, но Знания. Когда в финале советская экспедиция, разрушив каверзы «концессионеров», нашла библиотеку, «тут оказались: Пиндаровы песнопения, Аристофановы комедии, Гелиодоров эротический роман "Эфиопика", Поливниевы "Истории", Гефеотинова "География", Замолеи, Ефанов — перевод Пандектов, Левиевы, Саллустиевы и Юстиновы "Истории", Цезаревы записки о Галльской войне и Кедровы эпиталамы, Цицеронова книга о республике, Виргилиевы "Энеиды" и "Идиллии", Калвовы речи и поэмы, книга римских законов, кодексы Юстиниана, Феодосия, Федора Заморета и сотни других книг, которые остались только в единственном экземпляре во всем мире, о существовании которых историки только догадывались…» [там же: 87].